томографии. Я решила перенять методику вживленных электродов. Это легче сказать, чем сделать, возникает много методических вопросов, я настроилась плотно заняться их решением. Что в итоге из этого вышло, вы знаете – Институт мозга человека.
Грей Уолтер единожды пригласил меня в ресторан и единожды в свой дом, где познакомил с женой (это была его третья жена, безумно в него влюбленная и демонстрирующая это каждую минуту) и двумя сыновьями. Дом аккуратный, практичный, очень правильный. Меня удивило, что в его маленьком кабинете нет книжек. У нас считалось хорошим тоном устраивать огромные книжные полки по всей квартире. Такое впоследствии я видела только у немцев. Я спросила Грея Уолтера, где же его журналы, книги? Ну, говорит, «журналы большей частью на работе, а книги в подвале. Те, что мне нужны, покупаю либо выписываю, а поработав с ними, убираю». В дальнейшем я тоже старалась следовать этому принципу, избегая «лишних» книг.
Из Бристоля я переехала в Оксфорд, там была экспериментальная лаборатория, которая меня мало взволновала после праздника интеллекта в Бристоле.
Возвращение в Лондон запомнилось историей, в которую я чуть не влипла. Отнюдь не научной. Спутница-нейрохирург рассказывает мне, что одна из сотрудниц госпиталя хочет с ней подружиться, отпускает комплименты насчет ее внешности. Почему нет – в то время ей было сорок два года, вполне интересная женщина. Я ей так и говорю: «Шура, это нормально, они доброжелательные». «Вроде бы она славянка, скучает по своим», – предполагает Шура. Потом она сообщает, что та женщина ей яблоко сунула в сумку. Я спрашиваю: «Ты, случаем, не оставляешь документы в сумке?» (Нас учили этого не делать.) «Разумеется, нет». А через пару дней Шура приглашает меня погулять – на разговор. Оказалось, что ее вызвали в посольство и заявили: в госпитале, где вы (в смысле «мы») работаете, выявлена чешская шпионка, у которой есть родственник в Советском Союзе. Она уже написала в Союз, что завязывает отношения с кем-то из вас. «Я секретарь парторганизации, – продолжает Шура, – я всегда тебя защищу. Скажи, что это ты с ней контактируешь».
Естественно, я в шоке, я отказываюсь. «Если не хочешь, я сама скажу, что это ты», – настаивает она. «Шура, ты меня погубишь – тебе ничего не будет, а меня выпустили под честное слово. Получается, что я ослабила бдительность, подвела свою страну. Прошу, не делай этого!» – «Нет, так будет лучше для нас обеих».
Сутки я провела в тихом ужасе. А через сутки кое-что выяснилось. Эта чешка кому-то сказала или написала в письме, которое перехватили, что общается с русским нейрохирургом, обо мне там речи не было. Шуру заставили писать объяснительную записку, она мне ее зачитала. Жаль, текст не сохранился, напечатать бы, этот, с моей точки зрения, шедевр. Длинное-предлинное объяснение, как с самого начала она своим классовым чутьем советского человека поняла, что перед ней враг. И решила заманить его, расположить к себе, чтобы вывести на чистую воду. «Ну как?» – спросила она. «Я бы не смогла так сочинить. Думаешь, тебе поверят?» – «Конечно». И действительно все ей сошло с рук. Хотя, уверена, никакой шпионкой та женщина не была. У нее была родня в Союзе, ее тянуло пообщаться с русской коллегой, а у нас была дикая шпиономания. Я же вам рассказывала, как нас не пускали в гости к Пампильоне. И за нами все-таки следили…
Как же все эти три месяца я и четыре месяца нейрохирург провели среди соблазнов и опасностей Запада и вернулись на свои рабочие места? Наверное, помогло то, что еще не кончилась хрущевская оттепель. Иначе можно было прицепиться к самому факту, что мы там были.
Наверное, ваш поручитель больше всех был рад вашему возвращению?
Да, потом он приходил ко мне по разным личным вопросам и говорил, что подождет, сколько надо. Я отвечала: нет, вы у меня нисколько ждать не будете. Никогда я не плясала перед начальством, а уж перед кагэбэшниками особенно, а перед ним готова была, ну не знаю – ковер расстелить. Потому что благодаря этому человеку не только мир повидала, но и поняла, куда двигаться дальше в науке.
О номенклатуре, политесе и карьерной лестнице
После поездки в Англию ваша карьера пошла в гору?
Все получилось неожиданно. Хорошо, если я вам расскажу эту историю с начала.
Летом 1962 года меня вызвали в ЦК партии и предложили пост заведующей отделом науки. Кому пришла в голову такая мысль, не знаю. Сам по себе вызов был интересный. Сначала инструкторы в Ленинградском обкоме партии, которые обычно смотрели на меня сверху вниз, вдруг заговорили со мной очень ласково, мол, не забывайте про нас, – я и понятия не имела, почему должна про них не забывать, и удивилась до крайности.
А кем вы тогда были?
Старшим научным сотрудником в Нейрохирургическом институте имени Поленова. Довольно рано, в неполные тридцать пять лет, защитила докторскую диссертацию. Как депутатами тогда выбирали по разнарядке: надо женщину, ученого, такого-то возраста, возможно, даже внешность определяли, так и меня, наверное, вычислили. Принимал меня секретарь ЦК Шелепин Александр Николаевич. Я пришла, по-моему, в третий подъезд. Внизу перед пустым гардеробом (лето) дежурный говорит: «Наталья Петровна, вам на третий этаж, воспользуйтесь лифтом». Дальше, пока я искала нужный кабинет, меня встречали люди, которые обращались ко мне по имени-отчеству и подсказывали дорогу. В довольно большой приемной, явно волнуясь, ходила взад-вперед женщина с косой вокруг головы, в строгом сугубо официальном костюме – а я была одета по-летнему нарядно. Это было после стажировки в Англии, где я увидела, как нужно одеваться.
И кое-что про себя услышали…
Да, я уже была другая. Но подумала, что здесь мой наряд ни к селу ни к городу. Между тем женщина вошла в кабинет, минут через семь ее выпустили и пригласили меня. В кабинете сидели Шелепин, Данилов, который заведовал отделом науки ЦК и уходил с этого поста (потом он стал заместителем министра науки), и еще один ответственный сотрудник. Они попросили: «Расскажите о себе, о своих жизненных планах». Вместо этого я стала рассказывать о том, как представляю себе организацию науки в стране, кого считаю крупным ученым в своей области, например, Михаила Николаевича Ливанова. Вскоре его выбрали в Академию наук, думаю, отчасти с моей подачи. Я говорила о необходимости исследования живого мозга человека. О том, что на протяжении многих лет занималась электроэнцефалографией, диагностикой состояний мозга и поняла, как мало мы о нем знаем. Часть можно взять из того, что я почерпнула за границей, часть – из того, что сама додумала. Все было спонтанно, я
