И вполне оправданное настроением - непечатное.
- А нынешняя ваша позиция? Ведь тут все время рвутся снаряды. Лучшей цели не придумаешь.
- Так ведь это отступать без приказа? Не оглядывайтесь. Коли видите разрыв, значит, мимо, значит уцелели. Как подумаешь о высотке... Там небось и укрепления нашли бы.
- Капитан, распорядитесь прочертить на карте три линии: исходного пункта, достигнутого рубежа и тутошнего вашего расположения. А я, как стемнеет, поползу к высотке, чтобы определить крайний пункт обстрела. По стабилизаторам. Должны же они быть.
- Их там насыпано. Я поползу с вами. Нет, нет. Мне и самому нужно. Да не отговаривайте вы меня. Я и без вас бы пошел. Мне вы нужны больше, чем я вам.
- Один бы я, разумеется, не пошел, не имею права, но...
- Решено, решено!
Не могу передать того, как мне понравился этот крепыш-капитан. Может еще потому, что земляк: я из-под Рославля, он из Смоленска. Чистой воды русак: белобрысый, голубоглазый...
...И мы поползли. Шинели становились все тяжелее от налипавшей на них земли, вздыбленной от воронок. Кошачьи глаза капитана первыми узрели искомые нами стабилизаторы. Один из них я прихватил с собой. Линия обстрела изгибалась дугой. Так казалось. Фонарей мы с собой, разумеется, не взяли, не без основания косясь даже на краешек луны. Возвратились благополучно: только раз попали под выстрелы, залегли, заползли за куст, да и отдышаться надо было. Мне в особенности. Отвык.
В шалашике уже напились чаю - водки не полагалось, лето. Соснули малость. Утром тщательно сверили карты. Все вроде бы сходилось.
Вернувшись к себе, "отдал в чистку" шинель, на которую наши канцелярские девушки смотрели как на раритет: "Это вы так ползали?" Вечером того же дня ракетчики прислали за мной грузовую машину, привезли к себе, поместили в красном уголке, на роскошном диване и скрылись из глаз. Ни ужина, ни чаю. Ни приглашения к беседе.
Так уж повелось у нас в 43-й Армии, что всякая случавшаяся у них история, вроде взрыва начиненного ракетами вагона на станции Ломоносове, была предметом внимания армейского СМЕРШа, то есть того же НКВД. А название это было, как рассказывали, придумано "самим" Молотовым и означало в расшифровке "Смерть шпионам".
- Не вмешивайтесь, - приказывал в таких случаях всезнающий Дунаев, этим занимается Иофис (начальник нашего армейского СМЕРШа).
По этой причине военная прокуратура была здесь не в чести. Утром, однако, явился с докладом лейтенант: "Вас просят пройти к начальнику штаба".
- А не в столовую? Вы не перепутали?
Лейтенант смешался:
- Вам принесут туда.
Здесь уже знали, что я провел расследование на брюхе, но никто не спросил о числе жертв. Это их - а было за столом человек пять-шесть - не интересовало. Я был взбешен, и мне стоило сил сдерживать себя.
- Ну вот что: мне все эти ваши байки надоели. Прошу иметь в виду, что перед вами военюрист второго ранга (вторую шпалу я получил дней за пять до того), начальник следственного отдела прокуратуры армии. И то, что требую приказ. Потрудитесь изготовить на кальке точную копию вашей, как вы выражаетесь, стрельбищной карты. А вы, начальник штаба, ее заверите подписью и поставите печать. Помните о том, что дело может дойти до командующего фронтом. И не исключено, что кого-нибудь из вас я арестую. Я ясно выражаюсь? Даю вам на это полчаса. И подготовьте мне машину. Все!
От еды отказался. На этот раз их проняло. Через час голодный и злой мчался я в первый эшелон штаба армии к начальнику артиллерии генералу Рабиновичу (первому в мире генералу Рабиновичу, как он сам изволил пошучивать).
Генерал и офицеры его штаба наклонились над привезенными мною картами и тихо совещались. Какие-то сведения были и у них самих, но я не вникал, ибо считал, что экспертиза должна состояться при мне, но без моего участия. Наконец они к чему-то пришли.
- Что вам сказать, прокурор? Подлость, конечно, но судить нельзя. У них и раций достаточно, могли бы послать человека в батальон для коррекции, и кое-что еще. Но этого требуют от нас, простых артиллеристов. И мы знаем, а потому, да и не только потому - стреляем так, чтобы не задеть наступающей цепи. Но с них взятки гладки. Мой вам совет: не связывайтесь. Потому они так себя и держат.
Тем и кончилось. Приезжал полковник из штаба фронта. Тщательно сверил карты, лестно отозвался о моей работе...
Хорошо помню, что, вычеркивая мою фамилию, командарм утрачивал что-то от своей всегдашней безапелляционности.
- Товарищ командующий, - обратился я, - может быть, Вы разрешите отправить раненого командира пулеметной роты в тыл? Дела его... не лучшим образом.
- Отправляйте хоть сегодня.
- Разрешите идти?
- Минуту. И взяв карандаш, надписал над зачеркнутым: "Медаль за боевые заслуги".
При всем том награда моя не ушла от меня. Дунаев был явно раздосадован.
- Вот что, - сказал он, - даю вам две недели отпуска. Поезжайте к себе в Чебеньки. Повидайте дочку. Отвезите ей и этого. У меня еще осталось, не беспокойтесь. А ей и шоколад, и сливочное масло, и печенье будут, небось, в диковинку. Так что собирайтесь.
Господи, да ведь это дороже всякой другой милости. Как раз в эти дни получил я письмо из дому - августовское. Вот несколько цитат из него:
"Вчера Галка проснулась ночью и говорит: "Мама, мне снилось, что папа приехал и стоит такой странный в военном, вот около той скамейки" - значит, и она своим детским умом думает об отце своем".
"Ты спрашиваешь о наших материальных делах. Нам достаточно того, что мы имеем... Хотела еще в Араси продать свое шерстяное платье, но никому не понадобилось. Пришлось продать твой коричневый костюм, пережить момент примеривания его, твоей вещи, чужим, противным дядькой..."
"Галочка наплавалась, наплескалась в речке, а потом стала варить в жестяночке "какао" для своего Мишки (куклы - все растрепаны) и приговаривает: "противный ребенок, только и знает, что ходит по гостям, да выпрашивает себе хлебушка, а маме своей никогда не даст даже попробовать. Вот теперь дам ему какао без сахара, да хлебушка с маслицем (камень с песком), и пусть молчит. А то я целый день играю и не ем, ведь если кушать, так ведь и его кормить надо".
Я и сейчас читаю это не без сантиментов, а как тогда? Гале еще не было пяти...
Весть о привалившем мне счастье разнеслась мигом, и мне не то что свои, но и трибунальские притащили все, что было. Да и военторг расщедрился "в пределах допустимого".
На этом остановлюсь, ибо согласен с автором "Очерков Элии" Ч. Лэмом, что вполне допустимо выставлять напоказ и свое превосходство и свое богатство, ибо выставленные напоказ познания могут пригодиться, а богатство - парки, дворцы - доставить кратковременное наслаждение. "Но выставленное напоказ семейное счастье, не имея названных преимуществ, наносит людям... смертельные обиды".
