В «Эзопе» Люба играла роль красавицы Клео – жены богача Ксанфа, которой муж решил сделать оригинальный подарок – бросить к ее ногам самого уродливого и смешного раба – Эзопа. Но кроме отчаянной уродливости Эзоп обладал необычайным умом. И во время споров богача и Эзопа по блестящим и устремленным на Эзопа глазам красавицы становится видно, что ум беззащитного урода побеждает жажду наживы богача. «Выпей море, Ксанф», – не раз иронически советует Эзоп хозяину, и Клео – красавица из красавиц Клео… явно симпатизирует разумному и остроумному рабу. Непростую, требующую незаурядной искренности роль героини Люба проводит под стать своим именитым коллегам.
Не всякая актриса, даже с большим стажем, чем у Любы, решилась бы сыграть рядом с лучшими артистами страны. Что это? Нахальство? Безответственность? Безразличие к своему реноме? Нет. Это талант, но неосторожный, не боящийся что-либо не дотянуть, в чем-то сорваться, талант, уверенный в своих силах и возможностях, проверивший себя ранее, в менее ответственных ролях.
Люба сыграла во многих фильмах, хороших и неудачных, в ярких ролях и блеклых, старалась в каждом фильме, но одной не под силу было вытащить плохой сценарий или неточно выписанную роль. Она знала об этом. И шла на это.
Однажды с телеэкрана поведала зрителям: «Я знаю, что меня ругают за участие в антрепризах. Это, как правило, спектакли, рассчитанные на зрителей с низким вкусом, идущих не на интересную пьесу, а на громкое имя занятого в ней артиста. Но хороших спектаклей очень мало. А зарабатывать надо. Поймите меня».
Она не строила из себя этакую показную героиню, жертвующую искусством ради блага семьи. Она не отрывалась от реальности, надеясь, что зрители, живущие одной с нею жизнью, одними заботами, правильно поймут ее. И нельзя сказать, что антрепризы с ее участием не доставляли зрителям удовольствия. На спектакле «Искушение», где партнерами Полищук были Щербаков и Безруков, постоянно был аншлаг, и аплодисментов собиралось немало.
Люба со мною разговаривала лишь о работе, родителях и сыне Алексее. Говоря о необходимости заработков, она, наверное, думала о помощи родителям и сыне, наверное, чувствуя вину перед ним за то, что отдала его в интернат, уделяла ему недостаточно времени и переживала, что он не сразу нашел свое место на сцене.
«О том, что Алексей Макаров мой сын, до недавнего времени не знали даже в театре им. Моссовета, где он работал. Сам он категорически это скрывал. Он и фамилию по этой причине не поменял – охранял свою независимость. Я даже не знала, что он поступил в театральный, в ГИТИС. Была против, пока не убедилась, что в нем скрыты актерские способности, и незаурядные. Дети ведь абсолютно уверены, что они умнее своих родителей. Только теперь он говорит: «Мам, какая ты у меня умница».
Более подробно и своеобразно, с позиции своих лет, рассказывает об этом Алексей: «Окончательное убеждение, что я взрослый, пришло ко мне, когда я стал зарабатывать деньги, сравнительно недавно, в 2000-м году. А до этого жить было трудно. После того как снялся в первой своей картине «Ворошиловский стрелок», в стране случился дефолт. Кино оказалось в полном провале, артисты жили впроголодь. Около 20 лет я проработал в театре Моссовета и получил там зарплату, немногим более чем сто долларов в месяц. Хватало только на то, что бы оплатить проездной, носки новые купить и куриные окорочка, которые шли на первое и второе. А на остальное денег просто не было. Когда совсем люто прижимало, я приходил к маме и говорил: «Мам, дай трояк». И она давала сто долларов. Всегда помогала. В 99-м стало совсем чудовищно – кино не снимается вообще, в театре ролей никаких, а на свою скудненькую зарплату невозможно даже сводить девушку в кафе-мороженое. После того как не смог свою лучшую подругу вечером довезти на транспорте – на обычном автобусе, до ее дома, то от злости заплакал. Ну не было денег даже на маршрутку. Упросил друга бизнесмена взять меня к себе торговать резиной. И торговал. Вот до какого остервенения дошел. Но тут вспомнил слова Олега Меньшикова, который, уходя из Театра Советской армии, сказал: «Уходить всегда надо в никуда, тогда судьба вырулит». Вот так я и поступил – не знал, что буду делать, как жить. И, поверите ли, буквально через пару недель мне потихоньку начинали поступать какие-то предложения с «Мосфильма» – раз сериальчик, два и… тьфу-тьфу-тьфу, понеслось. Все-таки Господь ко мне милостив…»
И тут мне, автору, почему-то упорно водворилась в голову мысль, что, кроме Бога удачи, могла напомнить режиссерам о своем сыне мама. Телепатически. Силой желания. Как Вольф Мессинг. Мол, посмотрите, попробуйте. «И понеслось» (В. С.).
В рекомендации талантливого человека ничего плохого нет. Это результат доброжелательного отношения к человеку, заботы о нем. И как показала жизнь, Любовь Полищук помогала многим. Тем более артистам. Она как никто понимала, что значит для актера театр, насколько он захватывает его душу и сердце и с чего эта болезненная любовь к театру начинается.
Вот как понимал это ее сын: «Я много раз бывал за кулисами на спектаклях у мамы или на каких-то масштабных шоу, в которых она участвовала. И очень хорошо запомнил свои ощущения. После того как действо заканчивалось и зал, взрываясь, вопил: «Бра-а-а-а-во!!!» – у меня от этого мурашки бежали по коже, и пульсировала только одна мысль: «Я хочу также выкладываться на сцене до последнего, до разрыва аорты, а потом уходить, тяжело дыша и обливаясь потом, за кулисы. И чтобы все кругом восторженно говорили: «Молодец, ну ты вообще дал сегодня». Вот о чем я мечтал. И наверное, тяга к публичности была заложена на генетическом уровне, все-таки отец и мать актеры. И бывают в артистической карьере помимо непрестанного труда и психологической зависимости настоящие праздники души, и я не забуду, как мама выходила из театра радостная и воодушевленная, напевая, едва слышно, вроде только для себя, но весело пела: «Ах 'Эрмитаж'! Ах 'Эрмитаж'»!»
– Это ты отчего, мам?
– От жизни, сынок. Не стоит она на месте. Я вспомнила, как стала лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Первая премия. А за что? Я, конечно, придуривалась, играя грубую неграмотную проводницу поезда. Кривляюсь, сморкаюсь, вытирая нос воротником рубашки. А текст… Недавно вспомнила – жутко стало. Неужели я могла такое со сцены людям нести. А автор того текста до сих пор подобной халтурой пробавляется. Раньше более-менее скромничал, лишь глазами сверкал, выражал удовольствие собой и паузы делал длинные, намекая зрителям, что за ними какой-то особый смысл скрывается. Настолько тянул, что некоторые зрители начинали смеяться, веря ему. А теперь размордел и гордится собою, еще не сказав ни слова. А скажет – глаза отвинтит до максимума и, не дожидаясь реакции зрителей, задирает нос: «Ну как я сказал?! А?! А теперь я вам такое расскажу, такое…» И большей частью несет бред. Жалко его, остроумный был человек, но посчитал, что достиг всего, что можно, думать перестал и сейчас сам научился финансировать свой успех. Зал молчит, а он выбрасывает руку вверх, как победитель, и причмокивает, цокая языком, мол, смотрите, чего я выкинул. И говорить о нем не хочу. Не изменится он уже, а еще больше станет деградировать… Жаль…
