Галина Кузнецова - Грасский дневник. Книга о Бунине и русской эмиграции

3

Первая запись подобного рода появилась через три месяца после того, как Кузнецова поселилась в Грассе, и была вызвана разговором с Н. Берберовой: «Еще раз я подивилась тому, какая у нее завидная твердость воли и уверенность в себе, которую она при всяком удобном случае высказывает» (с. 32; запись от 25 июля 1927 г.). Внутреннее недовольство своим «ученическим» положением здесь еще не эксплицировано, однако через три года оно получает вполне отчетливое выражение, ср.: «Нельзя всю жизнь чувствовать себя младшим, нельзя быть среди людей, у которых другой опыт, другие потребности в силу возраста. Иначе это создает психологию преждевременного утомления и вместе с тем лишает характера, самостоятельности, всего того, что делает писателя» (с. 147; запись от 25 июня 1930 г.). Кроме того, дневник предоставляет многочисленные свидетельства того, что училась Кузнецова не только у Бунина, см. записи о круге ее чтения, неоднократно встречающиеся в дневнике (русская, французская, английская литература; история; история искусства; особое место занимают исповедальные тексты: дневники, письма, мемуары).

Подробнее об этом см. в: Пигров К.С. Шепот демона. СПб., 2007. С. 3–49.

Сартр Ж.-П. Тошнота. М., 1994. С. 58.

Подробнее об этом см. в: Демидова О.Р. «Оставить в мире память о себе» // Кузнецова Г. Пролог. СПб., 2007. С. 3–22; в письме к Бабореко от 30 апреля 1965 г. Кузнецова признается, что «записывала все это, не думая о будущем, просто из потребности записать свою жизнь, а также, разумеется, и жизнь тех, с кем жила» (С. 9; курсив мой. – О.Д.). См. также мнение одного из немногочисленных исследователей творчества Кузнецовой о дневнике: «Он интересен не только как своеобразная хроника жизни Бунина в 1928–1933 гг. Его спектр неизмеримо шире и ярче. Это не просто «дневник-воспоминания», это Литература с удивительно точными психологическими характеристиками и зарисовками, тонкими художественно выразительными картинами природы, с законченностью стиля и композиции. Это книга-настроение, книга, погружающая в свою неповторимую ауру, на фоне которой дневники Веры Николаевны Буниной и отдельные дневниковые записи самого Бунина представляются пресными, невыразительными, тусклыми» // Духанина М. «Монастырь муз». К истории творческих и личных взаимоотношений Г.Н. Кузнецовой, И.А. Бунина, Л.Ф. Зурова, В.Н. Муромцевой-Буниной, М.А. Степун // Вестник Online. 2002. 12 июня. № 12 (297). С. 4; при известной спорности утверждения о «невыразительности» и «тусклости» дневников Буниных заслуживает внимания самая попытка оценить дневник Кузнецовой как литературное явление, имеющее самостоятельную, вне зависимости от связи с именем Бунина, значимость.

См. ее письмо к Л. Зурову от 22 апреля 1965 г.: «Я проделала большую работу над «Гр<асским> Дневн<иком>», не желая ничего чрезмерно личного или задевающего кого-нибудь из живущих, печатать. <…> Я вообще буду держаться некой уравновешивающей линии. Думаю, что это благороднее во всех смыслах»; ср. с письмом к тому же адресату от 27 января 1961 г., вызванным публикацией воспоминаний Я.Цвибака о Бунине: «Кстати о Цвибаке. Читали ли Вы последнюю книжку “Н<ового> ж<урна>ла”? Там напечатаны его воспоминания о Бунине. Должна сказать, что и я, и Марга тяжело пережили эти воспоминания. <…> Мне ужасно больно было читать многое – ненужные подробности, многие письма – все это не так нужно было подать – ведь это ничуть не рисует И<вана> А<лексеевича> таким, каким он был в действительности – это только воспаленное больное его естество последних лет! Не вовремя все это!» // РО БФРЗ. Ф. 3. Л. Зуров. Оп. 1. Карт. 2. Ед. хр. 50. Л. 74 об., 74а, 62, 63 соответственно (подчеркивание автора).

Яновский В. Поля Елисейские: книга памяти. Нью-Йорк, 1983. С. 154.

«Кажется, основное ее качество – спокойная уверенность в том, что мир вращается вокруг нее. Но есть для меня что-то жуткое в ее неумении прожить сутки без декорации, в просто обставленной комнате, не забавляя себя натаскиваньем в нее ковров, безделушек, ваз, цветов. Точно без этого немыслимо переночевать в отеле. Я сама люблю все красивое, но в ней это доходит до смешного» (с. 81; запись от 25 сентября 1928 г.); «Всю дорогу туда и обратно он расспрашивал. Это его манера. Разговаривая, он неустанно спрашивает, и чувствуешь, что все это складывается куда-то в огромный склад его памяти, откуда будет вынуто в нужный момент» (с. 148; запись от 27 июня 1930 г.); «И<лья> И<сидорович> со Скобцовой, как честные интеллигенты, уткнулись друг в друга над своими чашками кофе и стали усиленно говорить о каких-то партийных делах» (с. 211; запись от 17 марта 1931 г.); «Вчера приехал к Фондаминским Федотов. <…> Илья Исид<орович> сказал, что они целую неделю будут “заседать” и совещаться днем и вечером о “Новом граде”. Миф, которым живут трое взрослых, почти пожилых людей» (с. 271; запись от 4 апреля 1933 г.).

См., напр., записи от 18, 25, 20 июля, 15 августа, 4 ноября 1927 г., 12 июня 1928 г.: «Рощин болтается»; «Он меня часто и легко раздражает самомнительностью и наклонностью почти все бранить и осуждать, прибавляя за каждым словом: “черт знает что такое”, “наглость”, “сволочь” и тому подобное»; «Рощин так и глядит, куда бы поехать, и в конце концов удрал на несколько дней в Ниццу, выпросив у В.Н. очередные пятьдесят франков»; «Он и не работает вовсе, да если бы и работал, нет у него главного в литературе – чувства меры»; «В «Возрождении» фельетон Рощина, который я ему недавно печатала. Значит, опять деньги, которые можно беспутно, как говорят у нас, истратить! Его вид “человека из ночлежки” невольно требует какого-то улучшения, а он здесь за все месяцы не купил ни разу ни одного носового платка, предпочитая тратить деньги на мещанские шоколадки, коржики и разнообразные поездки. Хуже всего то, что все, что им пишется о здешних местах, – ложь, самая неправдоподобная, какую только можно представить»; «В.Н. говорила, что она считает Рощина безнадежно бездарным» и мн. др. (с. 30, 31, 33, 36, 86, 110).

См., напр., отзыв Зурова в передаче Кузнецовой: «Для И.А. сейчас нет собеседника в литературе» (с. 242; запись от 28 февраля 1932 г.).

Ср. авторскую установку Одоевцевой, выраженную в предисловиях к обеим частям воспоминаний: «Я пишу эти воспоминания с тайной надеждой, что вы, мои читатели, полюбите, как живых, тех, о ком я вспоминаю. <…> И тем самым подарите им бессмертие»; «Теперь я обращаюсь к вам с той же просьбой о любви к людям, о которых я пишу в этой книге. <…> О, любите их, любите, удержите их на земле!» // Одоевцева И. На берегах Невы; На берегах Сены // Она же. Избранное. М., 1998. С. 198, 569, 570.

См., напр., «Поля Елисейские» В. Яновского, «Курсив мой» Н. Берберовой, «Бунин в халате» А. Бахраха и мн. др.

Ср., напр., с письмами Кузнецовой к Зурову от 20 мая и 16 августа 1964 г. и 22 апреля 1965 г.: «Вам больше чем кому-либо другому известно, что не все было так идиллично, как в этих первых записях»; «Ведь много было и тяжелого!»; «Вы правы: грустного было много» // ОР БФРЗ. Ф. 3. Л. Зуров. Оп. 1. Карт. 2. Ед. Хр. 50. Л. 70 об., 72 об., 74 об.

Устами Буниных. Дневники Ивана Алексеевича и Веры Николаевны и другие архивные материалы: в 3 т. / Под ред. Милицы Грин. Франкфурт-на-Майне, 1977–1982; М. Духанина отмечает, что не нашла упоминания о встрече Бунина и Кузнецовой в дневниковых записях Буниных, – однако необходимо учитывать два обстоятельства: во-первых, Бунин уничтожил как дневники за некоторые годы, так и отдельные записи в сохранившихся дневниках; во-вторых, изданный текст дневников есть результат тщательного отбора, произведенного публикатором.

Ср.: «Живу здесь почти три недели» (с. 19).

«Слабость. Безразличие. <…> Ян опять в бегах, и я опять среди чужих людей»; «Сегодня я совсем одна. Может быть, это лучше – свободнее. Но тоска ужасная. <…> Расплата, что имеешь мужа, который «радует других», а потому он освобожден от обязанности радовать меня»; «Он понимает, что может увлечь, но это не настоящее. «Отдельный кабинет, ужин, момент усталости – она смотрит, увидит морщину и подумает: стар. <…> Ты одна не видишь того, что есть. Да, как отражение в окне вагона и стекло, и сквозь него видишь звезду»; «Я два месяца ничего не записывала. А за эти 2 месяца было пережито так много, что положительно, от полноты сердца, уста немеют. Я – одна. Яна до сих пор нет. <…> Главное, надо помнить, что самое тяжелое я пережила»; «Сегодняшнюю ночь я никогда не забуду. <…> Только бы Бог дал мне спокойствие и выдержку. <…> Ян говорил: «Я, который 40 лет имею дело со словом, я не могу выразить то, что хочу, а что же делать мне в таком случае?» <…> Я знаю, что Ян сейчас сильно страдает» (курсив В.Н. Буниной) // Устами Буниных. Т. 2. С. 161, 163, 166; записи от 8 и 9 сентября, 30/31 октября 1926 г.; ночи с 1-го на 2-е января и 15 февраля 1927 г. (далее цитируется по этому изданию с указанием номера тома и страницы в скобках).