пути на работу горожане слышали крики тех, кого пытали, или выстрелы. Хотя чаще всего люди Амина убивали молотками или мачете.
Как пишет Генри Киемба [14], бывший министр правительства Амина, спустя несколько лет после путча люди гибли сотнями, а жертвы не вмещались в могилы. Вместо того чтобы устраивать им похороны, службы безопасности выбрасывали тела убитых в Нил, где их пожирали крокодилы. Киемба из страха за свою жизнь бежал в Англию.
Отонде Одера:
С каждым годом становилось все хуже. У всех во дворце погиб кто-то из знакомых. Люди, которых мы знали лично – министры времен Оботе, политики из партии Народный конгресс Уганды, – исчезали без вести. Потом их находили мертвыми, с отрезанными руками, ногами, ушами, языками.
Ты спрашиваешь, как я мог готовить для такого чудовища. У меня было четыре жены, пятеро детей. Амин привязал меня к себе так, что я не мог уйти; я даже не заметил, как он это провернул. Без его денег я бы не справился. Я полностью от него зависел, и он об этом знал. Точно так же он делал зависимыми от себя охранников, министров и даже друзей.
Еще я понимал, что ничем не могу помочь людям, которых он убивает. Ну а как? Отравить Амина? Меня бы тоже убили, а откуда взять уверенность, что следующий президент не займется тем же?
Все во дворце знали, что мы работаем на безумца, который может расстрелять нас от нечего делать. Однако ничего такого не происходило вплоть до истории с пловом.
А история такова. Однажды я приготовил очень сладкий плов с изюмом. Это простое блюдо: варишь рис, добавляешь изюм, под конец сыплешь корицу. Мосес Амин, унаследовавший аппетит от отца, сожрал столько, что чуть не лопнул. Ему тогда было тринадцать лет, и у него ужасно разболелся живот.
Амин решил, что его сына отравили. Он заметался по дворцу с криком: “Если с ним что-то случится, я вас всех убью!”
Я не стал ждать развития событий. Взял ребенка, вывел его через черный ход, и мы поехали в больницу Мулаго. Пришли к врачу, который лечил семью президента, и он начал надавливать мальчику на живот. А я тем временем попросил телефонистку соединить меня с дворцом.
Амин сходил с ума. Он орал: “Poison! Poison! Отрава! Отрава!”
Все были уверены, что я на самом деле отравил маленького Амина. И что я сбежал, а они из-за меня погибнут. Поэтому услышав мой голос, начальник администрации сразу передал трубку президенту. Позже я узнал, что в одной руке он держал телефонную трубку, а другой рукой приставил пистолет к голове кого-то из поваров.
Тем временем доктор продолжал надавливать мальчику на живот, пока тот вдруг громко не пукнул.
– Мне гораздо лучше, – сообщил ребенок.
Врач отчитался перед Амином, что с мальчиком все в порядке, просто он слишком много съел и еще какое-то время его будет пучить.
Несколько недель Амин считал это отличной шуткой. Каждый раз, завидев меня, он начинал смеяться, радостно хлопал меня по спине и кричал:
– Пук-пук!
Мне же было совсем не до смеха. Не сохрани я хладнокровие, не помчись с Мосесом в больницу, меня могло бы уже не быть в живых.
9
В Кампале до сих пор поговаривают, будто Амин пил кровь убитых им людей. И ел куски их печени. Якобы так он поступил с Чарльзом Арубе – начальником штаба, попытавшимся свергнуть Амина. “В мою бытность министром здравоохранения Амин несколько раз настаивал, чтобы его оставили наедине с телами его жертв <… > Разумеется, никто не знал, что он там делает”, – пишет Генри Киемба. “Большинство людей в Уганде верит, что дело в ритуалах крови” [15].
Однако в другом месте Киемба признается, что Амин специально пытался произвести впечатление непредсказуемого человека. Может, все дело в этом?
– Я не верю в его каннибализм, – однозначно считает майор Иейн Грэхем. – Да. Он убивал людей, и я очень об этом сожалею. Но не верю, что он их ел.
Амин шокировал, люди его боялись, а значит, все больше и больше спускали ему с рук. Подобная стратегия устраивала европейские страны: ссылаясь на пример Амина, каннибала и дикаря, можно было высмеивать независимость африканских стран.
Никто своими глазами не видел, как президент ест человеческое мясо. Даже Киемба, написавший свои воспоминания вскоре после того, как тот пытался его убить, не пишет, что президент был каннибалом. Вокруг этой славы только пересказы да пересуды.
Но ведь я нахожусь возле первоисточника! Кого еще спрашивать о каннибализме Амина, если не Отонде Одеру, его бессменного повара?
Пообщавшись с ним неделю, я наконец набираюсь смелости.
– Многие говорят, что Амин был каннибалом… – начинаю я.
Одера делает глубокий вдох. Видно, что он ждал этого вопроса. С минуту он думает, сидя на ящике под большим деревом, где мы ведем наши многочасовые беседы. И наконец произносит:
– Богом тебе клянусь, я ни о чем таком не знал. Конечно, я слышал сплетни. Меня не раз спрашивали, готовил ли я для него человеческое мясо.
Нет. Такого никогда не было.
Ни в холодильниках, ни в холодильных камерах, за которые я отвечал, я никогда не видел мяса, в происхождении которого не был бы уверен, которого не купил бы лично. Солдаты ни разу не приносили мясо неизвестного мне происхождения. Закупками занимался только я.
И Отонде начинает плакать.
Слезы капают с подбородка на клетчатую рубашку. Он пристально смотрит на меня, словно проверяя, верю ли я ему. Словно в голове у него не умещается мысль, что он должен отвечать на подобные вопросы. Словно он не может себе представить, что человек, который трижды повышал ему зарплату; человек, благодаря которому у него было четыре жены и два костюма; человек, который выдавал ему в конверте деньги на учебу и содержание детей; человек, для которого он каждый день готовил сытный плов, запекал рыбу, резал овощи; которого кормил, как мать кормит ребенка, и о добром настроении и здравии которого заботился на протяжении стольких лет, – что этот человек мог съесть человеческую печень.
10
Амин получил прозвище Дада, когда его застали с любовницей, а он попытался выкрутиться: “Да это не любовница, это дада”. Дада на суахили означает сестра. Его армейские товарищи долго над ним потешались, потом начали так его называть, и прозвище прилипло.
Официальных жен у Амина было пять. Они жили не во дворце, а в соседнем здании. Приходили только поесть, а потом уходили. Меня они обычно спрашивали лишь о том, какой
