«Я буду сопровождать поезд, поэтому во время пути мы будем часто видеться. А в Уккермарке я устрою так, чтобы ты жил рядом со мной».
«Как зовут твоего отца?» — не глядя на меня, неожиданно спросила она. Я не был готов к такому вопросу и ответил:
«Якоб».
«Как зовут твоего отца? Хельмут, Франц, Отто?»
«Адольф», — сказал я.
Она посмотрела на меня. «Адольф», — повторила она и записала в своей тетради. — «Адольф Гемберг. Красиво звучит. Советую тебе держаться увереннее — даже чуть-чуть нахальства тоже не помешает».
Она наклонилась вперед.
«А насчет Якоба — этой промашки ты больше не допускай, понял?»
«Я не понял вопроса», — прошептал я.
«К подобному вопросу ты должен быть готов всегда, его могут задать тебе снова. Если ты ответишь, как в первый раз, сам знаешь, где можешь оказаться».
«Как зовут твою мать?»
Она испытующе посмотрела на меня.
«Роза».
«Ну что ж, поверим», — проворчала она, записывая. — «Тебе только одиннадцать лет, понял?»
«Да».
«Для твоего возраста ты не такой уж высокий. А братья и сестры у тебя есть?»
«Я единственный ребенок».
«Где твой отец?»
«На восточном фронте».
«Где именно на восточном фронте? Ты ведь должен знать, на каком участке фронта воюет твой отец!»
«У нас уже давно не было от него никаких известий. Последнее письмо было с севера, кажется, где-то возле Ладожского озера».
«Какой чин имеет твой отец?»
«Унтер-офицер», — ответил я без запинки.
Я едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.
«Когда ты в последний раз видел свою мать?» Ее голос становился все громче.
«Последние недели мы жили в Нойкельне, в садовом домике. Она ушла за покупками, и как раз в это время началась воздушная тревога. Обратно она не вернулась».
«А где же был ты во время воздушной тревоги?»
«Я спрятался в траншее недалеко от нашего домика».
«И ты потом не искал мать?»
Теперь она почти кричала. В комнате, наоборот, стало тише — к нашей беседе начали прислушиваться.
«Я обошел все магазины в нашей округе, которые были еще открыты. Ее никто не видел».
Я подумал о матери — она, наверное, теперь в ужасном состоянии. Может, забыв всякую осторожность, она уже начала искать меня? Только теперь до меня дошло, что я натворил, убежав из дома. И я заплакал. Я плакал все громче, все безутешнее. Если бы только я смог вернуться обратно! Кажется, все бы отдал, лишь бы удрать отсюда.
«Ну-ну, не плачь. Меня зовут сестра Эрна. Эрна Нихоф».
Через стол она протянула ко мне руку, но я цеплялся за мою шведку из Красного Креста.
«Я хочу домой», — всхлипывал я. — «Может быть, моя мама все-таки вернулась».
«Сколько времени ты оставался один в домике?»
«Два дня».
«Два дня? К сожалению, за это время с ней могло что-то случиться. Но сразу воображать себе самое худшее все же не нужно. Может быть, она лежит в больнице. Мы постараемся разузнать что-нибудь о твоей маме».
Она встала из-за стола.
«Попрощайся со своей приятельницей и поблагодари ее за все».
«Знаешь, ты очень хорошо справился со всем!»
Она снова внимательно посмотрела на меня. Я подал шведке руку. У меня было ощущение, что теперь я окончательно отрезан от остального мира.
«А теперь сядь на скамейку и подожди, пока я закончу свою работу. Мне нужно оформить других детей».
Мы сидели в тесном и душном вагоне. Наш поезд ехал очень медленно, иногда останавливаясь. Приходилось ждать, пока проезжал встречный поезд и можно было ехать дальше. Маленькая девочка, дочь погибшего при бомбежке эсэсовца, сидела рядом со мной. Мысли мои были далеко — я очень беспокоился о матери и думал лишь о том, как бы поскорей к ней вернуться. Мать девочки тоже состояла в национал-социалистической попечительской организации и тоже помогала «надзирать» за нами. Малышка так и сказала — «надзирать».
Это прозвучало совсем по-взрослому и одновременно как-то по-обывательски. Из-за этого девочка показалась мне просто маленьким чудовищем, хотя и была очень хорошенькой, светловолосой, кудрявой, с большими карими глазами. Ей очень хотелось иметь брата. Старшего брата. Это, конечно, уже невозможно. Но может быть, папа все же не погиб. Мама очень-очень быстро передала ее нашей сестре Эрне и опять куда-то убежала. А ее папа должен был воевать за будущее всех немцев — так всегда говорила мама.
Не прекращая болтать, она смотрела из окна поезда. И даже становилась коленками на скамейку, если видела что-то, интересовавшее ее.
В Страсбург мы приехали только поздно ночью. Нас погрузили в военный автомобиль-фургон с притушенными фарами и нарисованным на борту красным крестом и повезли куда-то. Эрна сразу села рядом со мной, спросила, как я себя чувствую, потом откинулась назад и тут же уснула.
Нас разместили в огромной помещичьей усадьбе. Самых маленьких поселили в основном здании, старших распределили по баракам. В бараках нас встретила целая толпа сестер, членов этой же попечительской организации. Каждому из нас выделили по кровати. Мы бросили на кровати наши вещи и быстро легли, укрывшись привезенными с собой одеялами. Умываться с дороги нас, слава Богу, не заставили. Уже засыпая, я услышал, как кто-то сказал:
«Завтра будет большой банный день».
Было еще темно, когда я проснулся оттого, что кто-то довольно сильно тряс меня. Возле моей кровати стояла сестра Эрна.
«Собери свои вещи и идем со мной», — сказала она.
Я молча натянул брюки, сунул подмышку одеяло и куртку и последовал за Эрной. Быстрыми шагами она направилась через двор к основному зданию. Мы поднялись по лестнице к тяжелой железной двери, и Эрна открыла ее. За дверью оказался огромный зал. Через весь зал мы прошли к какой-то маленькой дверце. Эрна открыла дверцу. Мы вошли в комнату, в которой рядами стояли кровати. Сколько их было, я разглядеть не смог. Предостерегающим жестом Эрна приложила палец к губам и указала мне на пустующую кровать рядом с дверью. Потом она куда-то исчезла, а я сразу лег на кровать и укрылся своим одеялом. Я почувствовал, что подо мной не соломенный матрац, а что-то мягкое, очень удобное. Что именно это было, я так и не разобрался — слишком устал за минувший день.
Внезапно в комнате снова появилась Эрна. Она наклонилась надо мной и прошептала мне в ухо:
«Я сплю совсем рядом, за стеной, в маленькой комнатке. Не бойся ничего. Спи спокойно. Утром я тебе все покажу».
Я смертельно устал, и поэтому уснул сразу. Но и во сне я не переставал беспокоиться. Мне снились мать и Лона, которые искали меня, блуждая среди развалин. Я видел во сне Карла Хотце с его угрожающе блестевшим стеклянным глазом. То и дело я просыпался и надеялся лишь на то, что не разговаривал и не кричал во сне.
