мыслилось ими коллегиальное. Председателем коллегии предложили стать Николаю Егоровичу.
Туполеву поручили подготовить подробный проект будущей организации. Все делалось в ускоренном темпе. Через два дня Жуковский и его ученик пошли к Горбунову в научно-технический отдел ВСНХ, помещавшийся в здании бывшей консистории. Они увидели Николая Петровича сидящим в глубине большой холодной неуютной комнаты.
С трудом отыскали два стула.
Горбунов выслушал их, почитал проект, высказался вполне определенно — в реализации идей есть прямой смысл, такой институт необходим прежде всего Красному Воздушному Флоту. Об этом он доложит Владимиру Ильичу.
Он направил Туполева в Наркомфин выяснить положение с деньгами: отпустят ли средства, требуемые для организации института? Андрей Николаевич отправился Наркомфин за ассигновкой, как тогда говорили. Долго искал одного из руководителей, чья подпись разрешала проблемы. Наконец, нашел его в кухне — единственном относительно теплом помещении. Около плиты и был подписан важный финансовый документ.
Оставалось ждать. А ждать пришлось совсем недолго. 1 декабря по указанию В. И. Ленина решение об организации Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) вступило в законную силу.
Поначалу ЦАГИ разместился в трех комнатах Москвского высшего технического училища, отапливаемых крохотной кафельной печью. А зима выдалась суровой. Придумывались всякие способы, чтобы обогреться, благо инженерной смекалки не занимать. На печь ставили бак с водой и таким образом обогревались. Но от этого комнатах копилась сырость. Тогда кто-то сообразил поверх воды наливать слой машинного масла. Вода переставала испаряться, и тепло кое-как держалось.
Работа заканчивалась поздно, но некоторые сотрудники урывали час-другой у сна, занимаясь для приработка побочным ремеслом: кто ремонтировал пишущие машинки, кто сапожничал, кто чинил часы.
Вскоре цаговцам отвели целый особняк, принадлежавший ранее меховщику Михайлову. Находился он на Вознесенской улице (ныне улице Радио, помещение Научно-мемориального музея Н. Е. Жуковского). «Целый особняк» — громко сказано. Просто небольшой купеческий дом с садом и беседкой, каретными сараями и хозяйственными пристройками.
Но он показался дворцом по сравнению с прежними каморками.
Однако едва перебрались туда, сразу же пришлось потесниться. Приказ № 1 по ЦАГИ от 21 января 1919 года гласил: «Ввиду расстройства средств сообщения председателю хозяйственного комитета поручается организовать общежитие для ночлега сотрудников института. Для общежития предоставить комнату, занимаемую лабораторией двигателей внутреннего сгорания».
Любопытны первые протоколы заседаний аэро- и гидродинамической секции, а затем коллегии института. Туполев, которому поручались наиболее сложные практические вопросы, докладывал о сметах на конец восемнадцатого и первую половину девятнадцатого годов. Говорилось о переезде в дом № 21 по Вознесенской улице, о «замещении штата личного состава». К уже знакомым именам Красовского, Ветчинкина, Стечкина добавились имена экспериментаторов, вычислителей Ушакова, Путилова, Ворогушина, Черемухина... Всего штат института составлял в ту пору тридцать восемь человек вместе со сторожем, истопником и прочим техническим персоналом. Намечалось устройство семи отделов: общетеоретического, авиационного, ветряных двигателей, средств сообщения, приложения аэро- и гидродинамики к сооружениям, изучения и разработки конструкций, научно-технической специализации по аэро- и гидродинамике.
Но приходилось заниматься не только наукой: цаговцы сами тянули электропроводку, стеклили окна, утепляли помещения. Рыскали по всей Москве, добывая столы, чертежные доски, инструменты. Ворогушин, Мусинянц и Ушаков осмотрели невостребованные на Московской таможне грузы. К великой радости всех они доставили в институт двенадцать станков и два десятка ящиков с другим весьма ценным техническим имуществом.
Подобным образом все необходимое добывалось и позднее. Проволоку сдирали со старых, пришедших в негодность самолетов, стоявших на Ходынском поле. Когда понадобилась наковальня, Туполев вместе с рабочими, кто покрепче, отправились на железную дорогу и приволокли оттуда вагонный буфер.
Чаплыгину доводилось часто встречаться с Николаем Егоровичем, слышать его рассказы о любимом детище, растущем на Вознесенской улице. Связывала их и совместная работа. Когда ликвидировался аэродинамический отдел Экспериментального института путей сообщения, они продолжали исследования по баллистике в КОСАРТОПе. Переехав в Машков переулок, Сергей Алексеевич получил возможность видеться с учителем ежевечерне (коли появлялась надобность) — до Мыльникова переулка рукой подать.
Все помыслы Жуковского связывались с ЦАГИ, на иные темы говорил куда с меньшей охотой. Он рассказывал Чаплыгину о проекте аэросаней нового типа, требовавшихся революции, и создании комиссии по их постройке — КОМПАС, организации летного отдела, занятия в стенах института с учащимися первого в России авиатехникума...
— Поглядите — наша первая ласточка, — сказал как-то Жуковский, поглаживая серый невзрачный переплет весьма скромного на вид издания, именовавшегося «Труды ЦАГИ». — Будем и впредь публиковать научные работы.
В начале 1920 года в институте насчитывалось уже 54 сотрудника. Коллегия наметила проведение научных докладов о ветряных двигателях, испытании самолетов и динамике полетов, снежных заносах. Особенно интересовал доклад, связанный с тяжелой авиацией: ЦАГИ не должен оставаться в стороне от забот по укреплению обороны Советской Республики. В дивизионе воздушных кораблей в Сарапуле возникает патриотическая идея строить новую большую машину. С таким же предложением выступает ЦАГИ. Под руководством Жуковского создается единая комиссия по тяжелой авиации (КОМТА). В марте начинается разработка эскизного проекта самолета «КОМТА» — по схеме триплана. Забегая чуть вперед, скажем, что он получился не слишком удачным. Но мысли о создании тяжелых воздушных кораблей, разумеется, не оставили конструкторов.
Год, начавшийся столь радостно для Николая Егоровича (была и личная причина — замужество дочери), внезапно обернулся кучей бед, одна другой горше. Началось с того, что он заболел воспалением легких. В семьдесят три года любая болезнь опасна, а тем более такая. Антибиотиков тогда не существовало. От природы могучий организм ученого справился с болезнью. Помогло помещение его по указанию Совнаркома в лучший тогдашний санаторий в подмосковном Усове. Его навещали ученики, сообщали о цаговских новостях, и это действовало подобно эликсиру жизни.
И тут подкараулило горе, сравниться с которым ничто не могло. Заболела туберкулезом, а потом менингитом дочь. Она скоропостижно умерла в мае. Николай Егорович не мог прийти в себя, почти не спал ночами, беспрестанно думал о горячо любимой Леночке. В августе его сразил удар. Прошло около полутора месяцев. Полупарализованный Жуковский взял неслушающимися пальцами карандаш и начал писать, карандаш вываливался. Тогда он начинал диктовать... Работа продлевала ему дни, коих осталось так немного.
Близилось пятидесятилетие научной деятельности Николая Егоровича. Авиатехникум, в организации которого он принимал живое участие, преобразовался в Институт инженеров Красного Воздушного Флота и получил имя Жуковского. Проводить организационный юбилей в отсутствие виновника торжества выглядело неуместным. А врачи категорически запретили волновать больного. В Усово поехала делегация московских ученых, в их числе Чаплыгин, летом зачисленный в штат ЦАГИ. Они вручили растроганному до слез Николаю Егоровичу скромный подарок — созданный им винт НЕЖ и лавровый венок.
— Вы должны помочь молодым научным силам, — обратился
