даже если объективно и соответствует истине, ничего не меняет относительно субъективной стороны той роковой встречи. Ложная версия об «оксфордских студентах», которую изложила мне Лидия Чуковская в августе 1995 года, исходит, скорее всего, от самой Ахматовой. Да, ее уверенность, что студенты, которых она увидела в Доме писателей, приехали из Оксфорда, была, по всей видимости, заблуждением; однако заблуждение это — простите за романтический оборот — было заблуждением сердца.
Топоним Оксфорд для слуха любого русского, особенно если он получил образование до революции, звучал очень весомо. Он служил символом высокого научного и культурного уровня английской аристократии и, как таковой, таил в себе чрезвычайную притягательность. Очевидно, Ахматовой известно было и понятие «honoris causa». Павел Лукницкий, который в 20-х годах был литературным секретарем поэтессы, рассказывал, как второй муж Ахматовой, Владимир Шилейко, наблюдая работу Ахматовой над биографией Гумилева, сказал ей: «Когда вам пришлют горностаевую мантию из Оксфордского университета, помяните меня в своих молитвах».
После ноября 1945 года миф Оксфорда дополнился для Ахматовой мифической же ассоциацией «Оксфорд = Исайя Берлин». И в тот момент, когда функционер от культуры Елена Катерли сказала ей про «английских студентов», ассоциация тут же сработала и Ахматова не смогла устоять перед искушением взглянуть в глаза молодым людям, которые дышали тем же воздухом свободы, что и Исайя Берлин, и она уже только по этой причине воспринимала их как посланцев «Гостя». И хотя в телефонном разговоре с Катерли она с вовсе не чуждым ей черным юмором предложила товарищам показать иностранцам вместо нее любую другую старуху, уклониться от встречи у нее не хватило решимости.
Надо думать, те три часа, что она просидела между двумя верными слугами партии, Дымшицем и Саяновым, были для нее вдвойне мучительными. Ей ведь снова пришлось отказаться от гордой роли свободолюбивого, несломленного поэта, той роли, в которой увидел ее Исайя Берлин. И она снова оказалась перед страшной альтернативой: кого выбрать — любимого мужчину, Берлина, или сына, Льва. Берлин воплощал для нее воображаемую жизнь, сын — реальную.
С официальной точки зрения встреча, прошедшая в ленинградском Доме писателей, выглядела чем-то вроде досадного сбоя, аварии на производстве. Потемкинская деревня, сколоченная к мероприятию, развалилась так же быстро, как быстро была и построена. Организаторы допустили явную оплошность, по какой-то причине не прибегнув к обычному в таких случаях приему: они не провели идеологическую обработку жертв, которая помогла бы им более гладко сыграть свою роль. Потому-то и пришлось товарищу Казьмину в отчете от 27 мая 1954 года так старательно отмываться от возможного гнева инстанций: кто-кто, а уж он-то знал, как дорого заплатили за подобные упущения некоторые его ленинградские предшественники. «Необходимо также отметить, — пишет он, — что к вопросу организации встречи писателей Зощенко и Ахматовой с антисоветски настроенной делегацией английских студентов правление Ленинградского отделения Союза советских писателей отнеслось безответственно.
Эта встреча не была согласована с областным комитетом партии. Работники областного комитета комсомола, зная о настроениях делегации английских студентов, также безответственно отнеслись к организации встречи с писателями. В дальнейшем предложено установить более строгий контроль за проведением мероприятий, связанных с приемом иностранных делегаций в Ленинграде».
Партийные инстанции почуяли запах скандала: они боялись, что студенты, вернувшись на родину, раскроют британской общественности неудавшийся пропагандистский маневр. Поэтому поначалу они поступили осторожно: вызвали Зощенко на писательский пленум, чтобы вынудить его покаяться, однако о том, что за этим стояло, предпочли умолчать. Так что рядовой читатель, видимо, ни слова не мог понять в грозной статье В. Друзина, напечатанной в «Ленинградской правде» 28 мая 1954 года.
«Участники партийного собрания отмечают, что и среди ленинградских писателей есть люди, которые занимают явно неправильную позицию… До сих пор не сделал никаких выводов из Постановления ЦК ВКП(б) „О журналах „Звезда“ и „Ленинград““ М. Зощенко. Факты последнего времени свидетельствуют, что М. Зощенко скрывал свое истинное отношение к этому Постановлению и продолжает отстаивать свою гнилую позицию».
Страсти, закипевшие было вокруг неудачного мероприятия, улеглись только после 7 августа, когда лондонский журнал «Нью стейтсмен энд нейшн» неожиданно напечатал отчет о поездке делегации британских студентов под названием «Студент в СССР» (A Student in the USSR). Автор статьи, Клаудио Велиз, чилиец по происхождению, которого Гарри Шукман называет «единственным марксистом в нашей делегации», сообщает, например, об экскурсии в Библиотеку им. Ленина следующее: «Знаменитая московская Ленинская библиотека содержит более семнадцати миллионов книг. Книги наглядно показывают ту цензуру, которой подвергается рядовой читатель. В английском разделе каталога ни одной книги Джеймса Джойса, Вирджинии Вульф, как и, естественно, Кестлера, Оруэлла или Исаака Дойчера. Однако один из библиотекарей показал мне каталог на 14 этаже (там находится спецхран. — Д. Д.). Тут я нашел не только Джойса или Форстера, но и „Звероферму“, „Мою Каталонию“, даже „Сталина“ Дойчера — все книги, которые, мы полагали, в СССР запрещены. Этот каталог, сказал библиотекарь, доступен только для специалистов».
При всем своем критическом отношении к Советскому Союзу Велиз увиденным остался в целом доволен. Особенно ему понравилось то, что ни одна тема не была запретной для разговоров. Один из студентов резко критиковал Берию (тогда уже казненного); другой дошел до того, что объявил «чушью» постановления, освященные именем Жданова (тоже покойного). Велиз ни словом не коснулся Зощенко и Ахматовой; не упомянул он и о том, что в стране, которую они посетили, миллионы людей все еще находятся в лагерях. Отчет его написан в том же псевдообъективном тоне, что и, за полтора десятка лет до этого, книга Лиона Фейхтвангера «Москва 1937».
Московская газета «Известия» была вполне удовлетворена духовной продукцией Велиза. В. Матвеева, лондонский корреспондент газеты, в сентябре 1954 года посвятила целую статью отчету, опубликованному в «Нью стейтсмен энд нейшн». «Разговоры с советскими людьми развеяли английскому студенту и выдумку о том, что в Советском Союзе не может вестись свободной, непринужденной дискуссии. Наоборот, со всеми встреченными Велизом советскими людьми у него завязывались живые беседы, и все интересовавшие его вопросы исчерпывающе обсуждались».
Облегчение, испытанное начальниками советской культуры, когда они убедились, что скандал не состоится, побудило их едва ли не к великодушию. В скором времени душевно сломленный Михаил Зощенко получил месячную путевку в сочинский санаторий. Осенью 1956 года был издан сборник его рассказов. Зощенко оставалось жить два года…
Михаил Михайлович Зощенко гораздо сильнее нуждался в широкой читательской аудитории, чем Анна Ахматова. Причина этого — в особенностях его таланта: ведь в значительной мере это был талант газетчика, репортера. В 20–30-х годах он работал внештатным корреспондентом подчас в десятке и более газет. Его очерки, фельетоны, репортажи сразу приходили
