мне вам говорить — болезнь Паркинсона постоянно прогрессирует, видоизменяется, поэтому очень просто было спутать симптомы опухоли с новыми проявлениями паркинсонизма. Крайне редко две подобные болезни возникают вместе. Я никому не пожелал бы ни одной из них, не говоря уже об обеих.
— Ну, Паркинсон мой никуда не денется — по крайней мере, в ближайшее время. С учетом этого как мы можем решить вторую проблему?
— У нас есть все основания полагать, что решение возможно, но я ничего не могу гарантировать.
Доктор Теодор перечисляет возможные осложнения, включая вероятность того, что у меня усилится слабость или даже возникнет паралич, которого опасались другие врачи.
— Кровоснабжение в грудном отделе позвоночника очень слабое, практически минимальное. Одно неверное движение, один спазм сосуда, и позвоночник может решить, что больше работать не будет.
Я внимательно слушаю, но полагаюсь на память Трейси, которая всегда вникает в детали и задает правильные вопросы. Выступая в роли моего адвоката, она спрашивает:
— Вы можете описать нам сам процесс?
— Конечно. Если все пойдет хорошо, операция займет около пяти часов. Как только вас доставят в операционную, мы дадим вам наркоз. Потом повернем вас на живот и наметим между лопатками место, где будем делать надрез. Для этого мы используем ультразвук, МРТ и другие техники — чтобы точно определиться.
Нервозность у меня начинает превращаться в страх, и я пытаюсь разрядить обстановку:
— Ну по крайней мере, это не операция на мозге.
Доктор Теодор смеется.
— Я знаю, что операцию на мозге вам уже делали, но она была куда проще, чем та, которую мы сейчас обсуждаем.
Трейси добавляет:
— Тогда нейрохирург сказал то же самое про свою работу и ракетостроение.
Право на ошибку
В 1998 году мне сделали таламотомию, целью которой было разрушить определенные клетки в таламусе — отделе мозга, контролирующем непроизвольные движения. Доктор Брюс Кук, нейрохирург, просверлил у меня в черепе отверстие и вставил туда специальную нить, которая через весь мозг прошла к цели. Он объяснил, почему в старом сравнении между космонавтами и нейрохирургами нейрохирурги одерживают верх: у них нет права на ошибку. «Мы же все видели „Аполлон-13“, — сказал он. — Если что-то идет не так, всегда можно использовать пластиковые пакеты, картон и скотч. А нейрохирургу остается только искать хорошего, но не очень честного адвоката».
Доктор Теодор предлагает собственное сравнение:
— Если бы я оперировал головной мозг, то мог бы проверить, как он работает. Со спинным мозгом такой возможности нет. Мы не можем действовать тем же путем. Вместо этого мы используем МРТ как карту. Я собираюсь построить по снимкам трехмерную модель вашего позвоночника, чтобы определить точное местоположение опухоли.
— Так вы не будете надрезать сам позвоночник? — спрашивает Трейси.
— Хороший вопрос. Да, но мы начнем с надреза на мембране вокруг него, которая называется dura mater, твердая мозговая оболочка. Это белая волокнистая оболочка, напоминающая Gore-tex, под которой течет спинномозговая жидкость. Жидкость действует как буфер для вашего головного и спинного мозга. Далее мы сделаем линейный надрез на внешней оболочке позвоночника, обнажив нер-вы, идущие вниз и вверх. И раздвинем их, очень осторожно, как занавеску из нитей.
Ладно, теперь мне действительно страшно. Кто-то будет раздвигать мои нервы, словно штору? И я позволю сделать это с собой? У меня начинает кружиться голова, но я не хочу, чтобы Трейси и доктор Теодор заметили, что мне не по себе. Я перевожу взгляд на стандартный набор дипломов, развешанных на стене за рабочим столом. Медицинская школа, Джорджтаун. Интернатура: Военно-морской госпиталь в Бетесде, Институт неврологии Барроу. Ординатура: отделение неврологии, Национальный институт здоровья. Тунеядец!
Доктор Теодор снова завладевает моим вниманием, возвращаясь к описанию операции.
— Мы осторожно раздвигаем нервы, пока не отыщем опухоль. Когда мы доберемся до нее и рассмотрим под микроскопом, то будем знать ее размер и особенности. Далее мы определимся, насколько крепко она сидит, и поймем, что там с жидкостью. Когда я буду доволен собранной информацией, то начну осторожно отделять опухоль. Миллиметр за миллиметром я буду отрезать ее от вашего позвоночника.
Трейси отрывает взгляд от блокнота. Впечатлительная, сообразительная, ранее склонная к ипохондрии моя жена — настоящий знаток в разных медицинских вопросах. Ей отлично удается добраться до сути:
— Я поняла цель и представляю себе процесс. Но если говорить прямо, то какой результат будет считаться успешным?
— Успехом будет то, что опухоль не станет прогрессировать, — отвечает доктор Теодор.
Он говорит уверенно и откровенно. Встречается взглядом со мной и заверяет:
— Я полностью убежден, что смогу вам помочь. Но вы должны понимать, что мы не восстановим то, что уже утрачено — это невозможно. Серьезные проблемы с равновесием останутся, равно как и судороги в конечностях, и онемение ног. После операции — и не по вине опухоли как таковой — ходить вам некоторое время будет не легче, а может быть, даже трудней.
Звучит как полное дерьмо. Может, ну его к черту?
— А что будет, если я решу не рисковать и не делать операцию?
— Вам станет хуже. Без операции практически наверняка. По моему опыту — с учетом ваших симптомов и снимков, — очень скоро вы вообще не сможете ходить.
Трейси берет меня за руку.
— Я понимаю, что это непростое решение, — признает доктор Теодор. — Путь будет трудным. В течение нескольких недель или месяцев после операции вы в полной мере ощутите реакцию организма на столь серьезное вмешательство. Но постепенно вам станет лучше, а боль и дискомфорт ослабнут.
Он делает паузу.
— Майк, есть еще вопросы?
Я смотрю на Трейси.
— Дорогая, что думаешь? Хочешь, чтобы мы куда-нибудь пошли и поговорили с глазу на глаз?
— А как ты себя чувствуешь? — тихонько спрашивает она.
— Я? Как та dura mater. Я — твердая оболочка.
— Да, это точно, — отвечает она с мягкой улыбкой.
И я принимаю решение — прямо на месте.
— Мы пойдем на операцию.
Нина входит в кабинет и договаривается с доктором о логистике — мы определяем дату. С этого момента она будет все координировать и решать. Нина —
