уже подходила к дверям, когда мать Марки внезапно, как будто вспомнив что-то, произнесла: «Твоя мама говорила мне, что ты очень много читаешь… Правда это? Ты любишь читать?»
От волнения, от ожидания и от сладкой надежды у меня перехватило горло, и я в ответ лишь молча кивнула головой. Тогда она внимательно еще раз посмотрела на меня и сказала: «Подойди к моему столу и выбери себе все, что ты хочешь почитать… Подойди, подойди, не стесняйся».
Я подошла и дрожащими руками стала перебирать одну книгу за другой. Я бы, кажется, все их забрала, если бы это было можно. Но такой возможности у меня не было, и в конце концов я выбрала три книги: «Остров сокровищ», «80 000 километров под водой» и «80 дней вокруг света». Я показала ей их и с дрожью в голосе сказала: «Если можно, я возьму почитать эти книги… Я буду очень аккуратно читать, не запачкаю их, не волнуйтесь. А конфеты, если можно, я оставлю. Я вам и так буду носить молоко, честное слово».
Мать Марки сняла очки и долго, прищурясь, рассматривала меня не то с удивлением, не то с сожалением. Наконец сказала: «Почему же ты, глупыш, не говорила мне об этом? Ты, наверное, и раньше всегда хотела получить книжку?.. А эти, – она показала пальцем на отложенные мною книги, – эти ты можешь взять себе. Совсем. Я их тебе дарю. Бери, бери, они твои теперь! Ах ты, глупыш, глупыш, это же очень хорошо, что ты так любишь читать. Постой-ка, подожди минутку! – остановила меня снова мать Марки, когда я уже взялась за ручку двери. Она порылась на своем столе и в раздумье, неуверенно, протянула мне желтую в кожаном переплете книгу, на которой размашисто было написано: „Соль Вычегодская. Роман“. – На, возьми. Это тоже тебе. Только рановато, пожалуй… Но если не поймешь или будет тяжело читаться – отложи. Потом прочтешь. Ну а теперь – беги…»
Она смотрела мне вслед, позабыв надеть очки, и я слышала, как она с укором сказала Марке: «Вот смотри, Марат, у тебя все возможности есть, а ты растешь дубиной».
А я неслась по лестнице вниз и, как бесценное сокровище, прижимала к груди подаренные мне книги. А вечером мама жаловалась старухе-дачнице снизу: «Странный народ эти ученые гражданочки. Сказала ей как-то на днях, что с дочкой прямо сладу нет: чуть отвернешься – она сразу за книжку. Так, представьте себе, она ей сегодня еще четыре книги подарила… Вот, полюбуйтесь, теперь и будет торчать всю ночь за чтением», – и мама сердито показывала в мою сторону.
И конечно же, я очень быстро прочитала все эти книги. Прочла я и «Соль Вычегодскую», и, надо сказать, такое впечатление произвела она на меня! Она как будто перевернула что-то в моем сознании, и как будто весь мир стал совершенно иным – наполненным жадностью, ханжеством, лицемерием – больше жестоким миром, чем добрым. Может быть, и в самом деле рановато прочитала я ее?.. Потом мать Марата не забывала обо мне, и до осени на моей полке уже лежали «Пятнадцатилетний капитан» и «Из пушки на Луну», «Том Сойер» и «Геккельберри Финн», «Принц и нищий» и «Маугли», «Конек-Горбунок» и «Аэлита», а после их отъезда с дачи осталось и все содержимое мальчишеской этажерки. Вот уж когда я покопалась там!
Но я отвлеклась. Я хотела рассказать тебе, моя тетрадь, о своей первой любви, а все время рассказываю о его матери. Так вот, Марат Марков. Он ранил мое сердце своей величавой походкой, своим великолепным бушлатом и своею дыркой в передних зубах, сквозь которую он так лихо плевался. У меня же не было никаких особых достоинств, и я, увы, так и осталась незамеченной. Даже хуже: после того как мать Марки один раз имела неосторожность поставить меня в пример ему, я почувствовала, что мой предмет обожания едва-едва терпит меня.
Другая, городская девчонка Люська, которая жила на даче у нас внизу, привлекла его внимание. Ей он делал бумажные кораблики, ей он рисовал и дарил разноцветные картинки, ее одну он выбирал в разных играх. У этой Люськи было тонкое, бледное лицо, она всегда носила аккуратные, отглаженные в складочку платья, и у нее никогда не лупился от загара нос, и не было темных, шершавых цыпок на руках и на ногах. Но зато она не умела ни сочинять, ни петь задиристые частушки, не умела лихо прокатиться верхом с поля на очумелом от страха баране, не умела прыгать с высокой лестницы с раскрытым белым, кружевным зонтиком, который заменял парашют. Много чего не умела Люська, но многое и прощалось ей за ее голубые глаза, за ее чистенькие ручки, за ее противный тоненький голосок.
Я очень переживала. В честь этого вероломного мальчишки Марика я назвала своего глупого, пучеглазого котенка Фариком, чтобы было хоть какое-то созвучие, но и это не помогло, и Марат Марков был по-прежнему от меня далек. Так прошло лето. Настала осень. Марик на одной машине с Люськой уехали в город. Остался один лопоухий котенок Фарик, как воспоминание. Но потом и он исчез (то ли куда забрел, то ли его сожрал хорек), и посрамленная и отвергнутая любовь моя растворилась в небытии…
Всю неделю, все эти вечера занималась своими воспоминаниями.
Делала это с удовольствием, однако только хуже разбередила и душу, и сердце. Ведь вот жила же так, как и все, и все было в жизни, как и у других людей, – и свои радости, и горести, и свои удачи и неудачи. А пришли вдруг эти, «сверхчеловеки», и гнилым своим дыханием отравили жизнь, опустошили сердце, наплевали в душу.
Нет, я оговорилась, сердце-то как раз не опустошили. Еще никогда не вмещалось в нем столько ненависти и столько жгучей тоски, и никогда еще не обжигала его такая горькая, такая глубокая любовь к тебе, моя далекая Отчизна. Только что мне и с этой ненависти, и с этой тоски! Все равно ведь, несмотря на все мои благородные чувства и побуждения, все остается по-прежнему, и по-прежнему нелепая, серенькая жизнь давит своим бесполезным и страшным прозябанием.
Если бы я могла каким-то образом на деле применить весь этот комплекс разнородных чувств! Если бы я могла в какой-то степени быть полезной и нужной! Где же вы, сильные духом, смелые и бесстрашные, где же вы, таинственные «лесные братья», при одном упоминании о которых бледнеют эти воинственные завоеватели?
