17 ноября настал мой день рождения. И в этот день я нашла наконец место для погребения Стига. Вернувшись в город, я пила кофе с одной из подруг и впервые за это время расплакалась — от облегчения. Теперь у Стига было место последнего упокоения.
— Я смогу жить дальше, — сказала я, сама удивляясь этому.
Да, так и сказала. Днем я встретилась с женщиной из социальной службы больницы Святого Йёрана и обсудила с ней, каким образом помочь сотрудникам «Экспо» пережить этот страшный период. И поняла, что, как и я сама, они обойдутся собственными силами и не нуждаются в активной помощи. Вечером ко мне пришли двое друзей с хорошим вином и закуской, чтобы отметить мой день рождения. Тем не менее ночью я почувствовала себя как раздавленное животное, которое ждет только одного: чтобы наступил конец страданиям.
Наутро я проснулась в семь часов в слезах. По привычке, оставшейся после отъезда сестры, съела немножко каши. Вечером сварила себе суп, но не смогла проглотить ни ложки. Тогда я наконец отправилась к врачу, который сразу же выписал мне больничный. Диагноз его был таков: «Тяжелый шок. На два месяца прервать работу». Я решила, что он преувеличивает. Отчета в своем состоянии я себе не отдавала, от прописанных лекарств отказалась.
Вечером я беседовала с небольшой, человек в десять, группой наших коллег из «Экспо». Они по-прежнему не хотели видеть врача, которого я им рекомендовала. У каждого был в окружении свой.
В следующие дни я пробовала привести в порядок наши счета, но у меня не получалось считать в уме, как я это делала всегда. Понадобился калькулятор, но все равно цифры прыгали перед глазами. Зверь, сидящий во мне, наотрез отказывался считать. Ему это было не нужно.
Я попробовала читать работу Карла Лаурина о художнике Карле Ларссоне, но мне не удавалось выставить буквы в ряд одну за другой и приходилось все время возвращаться к предыдущей фразе. Кое-как одолев четыре страницы, я прекратила это занятие: читать зверь тоже не желал. Как же я смогу работать?
26 ноября мне позвонил Сванте Вейлер и предложил поручить наследственные дела юристам из «Норстедт». У них для этого имелись все возможности.
— Важно, чтобы решение было приемлемо, — ответила я.
В среду, 1 декабря, мне позвонила Ева Йедин, тоже из «Норстедт»: сказала, что роман Стига великолепен и у них есть уже несколько вариантов обложки, на которые мне следовало бы взглянуть. Она добавила, что Стиг стал им очень близок, хотя они почти ничего о нем не знают. Я выразила надежду, что церемония похорон, поминки и совместное совещание помогут заполнить пробелы.
10 декабря 2004 г.
Утром я проснулась очень рано. Этот день и все последующие прошли как в тумане, от них остались только отрывочные воспоминания. В дневнике я ничего не записала, словно меня там и не было. Сама церемония похорон планировалась для самых близких, в маленькой церкви, но поминки намечались официальные.
Стоял солнечный бесснежный декабрьский день, дул легкий ветерок. Повсюду дежурили полицейские, стараясь не бросаться в глаза. В Швеции обязательно указывать день и час похорон на информационном сайте; мы опасались, что правые экстремисты могут вмешаться, поэтому служба ритуальных услуг и сотрудники «Экспо» сделали все возможное, чтобы обезопасить церемонию.
Эрланд прилетел на похороны в сопровождении своей подруги, Иоакима, его жены Майи и двоих детей. Они удивились, увидев человек пятьдесят приглашенных, поскольку думали, что будут только самые близкие родственники и друзья. Я объяснила, что это и есть самые близкие и то многих не хватает, потому что не все смогли приехать, особенно те, кто живет за границей.
Для церемонии прощания, которая происходила в центре города в здании АБФ, я выбрала восемнадцать ораторов, среди которых были Грэм Аткинсон из «Серчлайта» и Микаэль Экман из «Экспо».
Поскольку предполагалось, что я тоже должна буду говорить, ночью я засела за подготовку речи, но ничего не шло на ум. В итоге я решила показать, как нежен был Стиг, и прочесть одно из его писем, датированных 1977 годом и адресованных мне с больничной койки в Аддисе, где он тогда чуть не умер. То самое, в котором он писал, что любит меня и после возвращения хочет жить вместе со мной. Но это письмо я не нашла, хотя всю вторую половину дня безуспешно обыскивала дом. Поздно вечером, перерыв все шкафы, я обнаружила коробку с пачкой писем. На одном из конвертов было выведено: «Вскрыть после моей смерти. Стиг Ларссон».
В конверте лежали два письма, датированные 9 февраля 1977 года. Значит, Стигу было двадцать два года и он собирался ехать в Африку. Это может показаться странным, но раньше я никогда этого конверта не видела. Он оставил его вместе с вещами у друга, у которого жил в Стокгольме перед отъездом. Конверт путешествовал вместе с нами с квартиры на квартиру, и Стиг о нем совершенно забыл.
Обретение конверта казалось столь невероятным, что я подняла глаза к небу и поблагодарила Стига. Я не верю в жизнь после смерти, но полагаю, что некоторые события имеют второй, духовный уровень. Когда люди живут вместе много лет, они становятся единым целым. Иногда мне видится Стиг в гамаке: он улыбается и машет рукой, но ведь у нас никогда не было гамака! Однако я его вижу, вижу сегодня, и теперь он наконец получил возможность спокойно отдохнуть.
Первое письмо, на котором стояло слово «Завещание», было адресовано его родителям. Он просил их передать мне его счета, личные документы и рукописи, а также все относящееся к политической деятельности. А библиотеку научной фантастики он оставлял моему брату. Под завещанием стояла его подпись, но оно не было заверено.
Второе письмо было адресовано мне. Некоторые места из него я зачитала на церемонии прощания:
Ева, любимая.
Все кончено. Так или иначе, а все подходит к концу. Однажды все кончается. Возможно, из всех известных нам в мире фактов этот — самый чарующий. Звезды умирают, умирают галактики и планеты. И люди тоже умирают. Я никогда не был верующим, но с того дня, когда я заинтересовался астрономией, страх смерти остался позади. И мне теперь ясно, насколько я, человеческое существо, бесконечно мал в сравнении со Вселенной… Ну да ладно, я пишу это письмо не затем, чтобы увлечь тебя в глубины философии или религии. Я пишу его, чтобы сказать тебе «прощай». Я правильно сделал, что позвонил тебе. Твой голос еще звучит у меня в ушах, и я вижу тебя перед собой… прекрасный образ, воспоминание, которое я сохраню до конца. Знай, что в тот миг, когда ты прочтешь это письмо, я буду мертв.
