У Марка Аврелия не было двора, а следовательно, и придворных; состояние он имел огромное, но родовое, и жил- как богатый гражданин, явно показывая отвращение к цезарям (императорам до Нервы). Он видел в них великолепных развратников, свирепых Сарданапалов... Сам Марк Аврелий был чрезвычайно обходителен и, так сказать, общедоступен. Сделавшись императором, он возвратил сенату все прежнее его значение, и, когда бывал в Риме, не пропускал ни одного сенатского заседания, а из сената уходил только тогда, когда консул произносил известную формулу: «Не смею больше задерживать вас, отцы-избранники».
По натуре своей (и отчасти потому, что в преемники Марк Аврелий был назначен еще совсем юношей) он никогда не представлял себе верховную власть соблазнительной приманкой. Восьмилетним мальчиком обратил он на себя внимание императора Адриана, которому полюбилось грустное личико ребенка, кроткий нрав его, послушание и отсутствие способности лгать.
На восемнадцатом году жизни Марк был объявлен будущим императором, а когда, спустя двадцать два года, умирающий Антонин распорядился перенести статую Фортуны в комнату своего наследника — этот наследник нимало не возрадовался появлению у себя такой золотой гостьи: философским своим умом новый император давно познал тщету всех радостей и наслаждений... Дни юности его протекли спокойно среди мирных развлечений сельской жизни и занятий латинской риторикой и философией.
Небо было так ясно, а Юниус Рустикус был так мудр и сведущ, что не мог не сделаться любимым наставником Марка, внушавшим ему любовь к простоте и строгому порядку в жизни. Понятно, почему этот наставник навсегда остался близким человеком и советником своего августейшего ученика, а если прибавить, что Юниус Рустикус хорошо познакомил его с «Беседами» Эпиктета, то нечего и говорить, как Марк Аврелий привязался к этому ученому мужу. Занимался с юношей и другой ученый — Клавдий Север, перипатетик (школа Аристотеля), сделавший из своего ученика горячего поклонника философии.
В те времена философия была чем-то вроде религии; от своих философствующих друзей она требовала даже подвигов — в виде отказа от чего-либо приятно-обычного — и предписывала правила почти монастырские. Двенадцатилетний Марк уже ходил в «плаще философа», приучился спать на жестком ложе и вообще старался жить по аскетическим правилам стоиков6; но такой образ жизни вредно влиял на его здоровье: тело не выдерживало чрезмерность лишений, а он не унывал, геройски держал себя во главе веселящейся молодежи, когда она справляла какой-нибудь праздник, был приветлив с нею и, конечно, не показывал, что насиловал себя. Только матери Марка удалось настоять на своем: он послушал ее и стал покрывать ложе каким-то мехом. Несмотря на слабое здоровье, Марк вел весьма деятельную жизнь. Все часы его дня были строго расписаны для разных занятий. У этого молодого человека, можно сказать, почти не было страстей, но зато справедливость его и доброта были безупречны, а чувство долга было в нем очень сильно развито.
Антонин, конечно, позаботился, чтобы любимец его был обучен всем наукам и искусствам, для чего и были приглашены знаменитые учителя и наиболее выдающиеся философы. Юноша хорошо учился и настолько хорошо овладел греческим языком, что, размышляя о философских предметах, обыкновенно мыслил по-гречески. Вопросы нравственности ставились им в жизни превыше всего: Марк особенно прилежно занимался решением этических проблем (нравственных), но на его нравственный склад повлияли не наставники его, а сам Антонин — единственный и неизменный воспитатель Марка. Юноша почитал его, любил крепко и смотрел на него, как на такой образец совершенной жизни, к которому надо неустанно стремиться, а следовательно, работать над собой. В книге своей «Размышления» Марк Аврелий довольно часто упоминает о своем приемном отце, как о совершеннейшем из людей. Так, например, он пишет:
«Поступай всегда, как настоящий ученик Антонина. Помни о том, что он никогда не уклонялся от исполнения воли разума... Не забывай, как он оставался глухим к наветам доносчиков... Не забудь и того, как он всегда был рад, услышав чье-либо мнение, которое было лучше его собственного... А благочестие его без тени суеверия! Размышляй же, думай обо всем этом, дабы в последний час своей жизни ты вправе был успокоить себя мыслью о содеянном тобою добре»...
Результатом такого возвышенного состояния души Марка было безграничное благоволение к людям: он строг был только к самому себе. Если ему удалось заметить что-либо несправедливое в поступке того или другого лица, или вообще натолкнуться на факт человеческой извращенности — вечером того же дня он записывал в своей тетрадке впечатления по этому поводу. «Если можешь, — писал он, — то постарайся исправить этих людей, а если не исправишь, то помни: чувство благоволения вложено в тебя для того, чтобы проявлять его в отношении таких существ... Ведь и сами боги благоволят к ним, даруя им здоровье, богатство и почесть... Поступай и ты по-божески». Злоба в человеке наводила Марка на такого рода размышления: «Таков закон природы. Люди такого сорта необходимо должны поступать так. Желать, чтобы это было иначе — все равно, что желать видеть на фиговом дереве не фиги, а другие плоды... Помни одно: в самом недалеком будущем и сам ты, и они — умрете, а имена ваши будут забыты».
К подобным мыслям о широком всепрощении, никогда не покидавших автора «Размышлений», он иногда приобщал заметки иронического смысла: «Лучший способ мстить злым людям — стараться не походить на них», а иногда не без чувства гордости выражался так: «Слышать, как о тебе злословят за сделанное тобою же добро — это царственно-великолепно!». Уличив себя однажды в каком-то поступке, Марк заносит в свою записную книжку: «Забыл ты, какое священное родство связывает каждого человека с человечеством? Родство это не по крови, не по рождению: оно в духовном единении всех людей... Позабыл ты, что разумная душа всякого смертного есть нечто божественное, как продолжение верховного существа».
В житейских делах Марк Аврелий был бесподобен, хотя и не без оттенка наивности, как это часто бывает с очень добрым человеком. Он всегда держался того мнения, что злые люди — это все несчастливцы, что злой бывает таким поневоле (как, например, невежды, по скудости знания), и жалел всякого, кто не походил на него в нравственном отношении; однако он не считал себя вправе возноситься перед подобным несчастливцем... К людям, окружавшим его, он часто относился слишком снисходительно, как бы умышленно глядя сквозь пальцы на все их недостатки. Эта черта в его характере обусловливала немало тяжких испытаний, которые пришлось пережить императору: неудачно выбирал он себе помощников и советников, а между тем, ум у него был глубокий, способный к исследованию самых сложных вопросов долга и совести.
