А теперь пару слов о том, как был устроен унитаз в вагонах того времени (хотя я думаю сейчас ничего не изменилось). Это было всего лишь овальное ведро из нержавейки, откидное донышко которого приводилось в действие ножной педалью. Когда пассажир нажимал педаль, дно наклонялось вниз и экскременты, через недлинную трубу вываливались прямо на рельсы. Примитивно просто, но, как бывает, иная простота — хуже воровства.
Не могу понять, что стало причиной происшедшего со мной казуса — но наверное сочетание направлений ветра и движения поезда стали тому причиной. Не знаю! И не хочу знать!
Короче — стоило мне только нажать на педаль и услышать звон открывающегося донышка, как я ощутил снизу, из трубы, сильный порыв холодного ветра. Я не успел сообразить, что произошло, но инстинктивно дернулся в сторону, к сожалению, не снимая ноги с педали. В это время ветер превратился в ураган, выбросивший мое "большое дело" из трубы назад, то есть, подкинув вверх. Ветер был такой силы, что нечистоты хлопнулись о невысокий потолок и стену вагона, прилипнув к ним. Ну и немного попачкали меня.
От неожиданности я шарахнулся к двери, тем самым, отпустив педаль и прекратив ветер. "Ой, бля", — подумал я, глядя на прилипшее к потолку дерьмо — "вот так перепой! На потолок насрал!" Испугавшись, что снаружи, кто-нибудь уже ждет своей очереди в туалет, я, с быстротой молнии, выбежал вон. Ведь если бы кто-нибудь вошел, то точно бы принял меня за сумасшедшего, мажущего гавном стены.
Уф! Слава богу! Там никого!
Теперь ситуация стала казаться даже забавной. Никаких доказательств моего участия в загрязнении туалета не было, значит можно было и посмеяться.
"Серега… Серега…" — позвал я, немного приотодвинув дверь купе, — "Чего тебе" — ответствовал Сергей Иванович, удобно развалившись на нижней полке. После полбутылки выпитого, ему совершенно не хотелось вставать. "Я, перебрал…" — трагическим шепотом произнес я, — "Ну и ложись!" — ответствовал Сергей Иванович, тембром своего голоса выражая одновременно, и возмущение, и приказ. — "Поди сюда, не пожалеешь" — заканючил я. — "Такого ты в жизни никогда не видел".
Нехотя, Сергей Иванович встал и потащился за мной с лицом полным недовольства и безразличия. Он всем видом пытался выказать мне насколько подло я поступаю, поднимая старшего товарища с удобной лежанки.
Но насколько же изменилось его лицо, когда он увидел, что творилось в туалете. "Как это ты на потолок насрал?" — спросил он меня, захохотав. "Ты что — головой в толчок упал, а жопу кверху выставил!" — заржав на всю катушку, добавил он. Я сбивчиво вкратце попытался объяснить ему как это все произошло и даже, в подтверждение, нажал на педаль унитаза, но ветра оттуда не вырвалось. Потом я нажал еще раз — ветер все равно не дуванул. Со злости я замолотил ногой по педали — никакого дуновения! Получалось, что я все соврал и, видимо, действительно, упал головой в унитаз, задом кверху. Серега, желая проверить правдивость моих слов, смял сортирную газетку, кинул ее в толчок и нажал на педаль. О Боги! Бумажка провалилась вниз без помех.
— Нет, ну ты точно головою в парашу свалился и срал жопой кверху" — засмеялся Сергей Иванович, выходя из сортира.
Вернувшись в купе он продолжал время от времени глупо похихикивать, удивляя тем самым наших спутников, семейную пару среднего возраста, которые и так скорчили "козью морду", увидев, как мы быстренько и весело раздавили на двоих бутылку водочки. Этому они, наверное, и приписывали, беспричинный, по их мнению, хохоток Павлова. Но, бедные, они аж подпрыгнули на своем сидении, когда мы, услышав визгливые, полные отчаяния, голоса проводниц, гоготнули так, что стекла затряслись сильнее, чем от вагонных колес. Сквозь вопли и ругань можно было разобрать слова "звери, гады, идиоты…" и что-то вроде того.
Видимо они оценили ситуацию, но по-своему, по-проводничьему.
Дело было в Сафоново.
Я уже писал о том, что порою мне приходилось возвращаться из Минска в Москву на перекладных. Вот и в этот раз я умудрился уехать из Минска на каком-то вечернем почтово-багажном, который довез меня только до Смоленска, поскольку сворачивал на Брянск. Время было позднее, но мне очень хотелось домой, поэтому я не остался в Смоленске, а сел на последнюю электричку, которая правда шла не до Вязьмы, а только до Сафоново, но в расписании было указано, что с Сафоново на Вязьму утром пойдет первый электропоезд, раньше, чем со Смоленска на Вязьму.
Итак я оказался в Сафонове, чуть ли не в два часа ночи. Осень, хотя и не поздняя, все равно, осень — на улице холодно. Поэтому я поначалу забился в теплый полутемный зал ожидания небольшого провинциального вокзала. Но, согревшись и отдохнув от тряски и стука колес, решил выйти на волю — покурить, походить, размяться, поскольку, как я уже ранее отмечал, в таких "злачных" местах я больше всего боялся заснуть и проспать свой поезд, зная за собой склонность, с усталости, к "богатырскому" сну.
Выйдя на платформу я прошелся по ней пару раз туда-сюда, выкурил две сигаретки, завистливо посмотрев на проезжающие составы — вот, надо же, едут, гады, а я стою, застряв здесь, на маленьком полустанке (хотя в натуре это совсем не маленький полустанок), но так — романтичнее и торчать мне здесь еще почти полтора часа. Прохладный воздух давал себя знать — вначале остыло лицо, а потом и по спине начал бегать какой-то неприятный холодок. Такое часто бывает оттого, что хочется спать и хоть спать мне было нельзя, но я все же решил вернуться в зал ожидания. Если там не будет свободных мест, то просто постою у стенки или сяду на пол — авось ночью ментов не будет21.
21 Очередной ужас советской действительности — лавок в залах ожидания было всегда планомерно меньше, чем ожидалось народа — как говорится, чтобы не засиживались. Многие были вынуждены сидеть на своих сумках или чемоданах. Поскольку я никогда с собой ничего подобного не брал, то садился на пол. А вот это не допускалось. Меня несколько раз, и в Москве, и в иных городах поднимали за плечи менты и, так скажем, легонько прикладывали спиной об стену, чтобы я невольно выдыхнул на них, вместе с криком. Убедившись, что я не пьян, они обычно уходили, помахав кулаком у меня под носом.
Я уже было направился к вокзалу, как вдруг обратил внимание на группу мужчин, которые гужевались среди чахлых деревцев, росших за платформой. Их было человек тридцать — целый взвод. Все какие-то на удивление одинаковые — крепкие, высокие, плечистые и я бы посчитал их за военных, если бы не были они одеты как-то кургузо — по-деревенски топорно. Как это называется в России — добротно. Да и держались они расхлябано-нестроево. Чувствовалось, что это ребята "от сохи", причем не просто "от сохи", а только-только "от сохи". Разговаривали они вполголоса, хриплыми, грубыми голосами, многие их них курили, поминутно сплевывая, кашляя… и вообще — веяло от них какой-то невыразимой тоскою, которая всегда возникает на душе, при виде тюрьмы, заключенных или "столыпинского вагона"22.
