копья, постоянно заботящийся о состоянии своего войска, никогда не будет побежден врагом.
Дети и внуки мои, будьте бдительны, ибо бедой для правителей оборачиваются сладострастие и красивые женщины, никогда не подпадайте под их власть, для мужчины достаточно побыть с женщиной один лишь раз в неделю, преступать тот предел означает приверженность к сладострастию и неумение беречь отпущенные тебе жизненные силы. Спустя семь лет праздного времяпровождения, как-то я взял и вынул из ножен свою боевую саблю, которая будучи без ножен весила 1200 мискалей.
Помахав ею, я почувствовал, что моей руке тяжело, переместив клинок в левую руку, я почувствовал еще большую тяжесть.
А ведь семь лет назад эта сабля ощущалась в руке как легковесная деревянная палочка, и я с утра до вечера на поле битвы неустанно махал той тяжелой саблей, беря ее в каждую из обеих рук, не чувствуя никакой усталости. Тяжкий вздох вырвался из глубин моей души, и я понял, что именно развлечения истощали мои силы, и что истинным бедствием для мужчины является времяпровождение с красивыми, душистыми и нежными женщинами.
Надо сказать, что помимо развлечений и удовлетворения страсти с женщинами, развитию лени способствовало и то, что моя левая нога была покалечена.
Как я уже упоминал, после Ташкентской битвы я был ранен в колено, однако меня не взяла гангрена, и нога не почернела, но после выздоровления я стал хромать на левую ногу. И поскольку я уже не мог, как прежде прыгать и скакать, я утратил ловкость, и во мне возникла склонность к лени.
В гот день, когда я почувствовал, что сабля в моей руке кажется необычайно тяжелой, я сурово осудив себя, сказал: «О приверженец телесных радостей, даже охромев на одну ногу и не будучи в состоянии бегать и прыгать с прежней ловкостью, ты имеешь безупречные руки и плечи! Так почему же ты прекратил заниматься фехтованием, стрельбой из лука, остальными воинскими упражнениями. О, забывчивый, разве ты не помнишь, что те, кого ты погубил, прибирая к рукам их царства и владения, были к тому времени людьми уже утратившими своё мастерство сабельного боя и меткой стрельбы из лука, они отстранились от управления своим войском, держали его в бездеятельности, в результате чего и стала возможной твоя победа над ними. Неужели все твои старания в жизни сводятся лишь к тому, чтобы подобно животному быть озабоченным лишь тем, чтобы поесть и поспать, не стараясь завоевать хотя бы десятую часть пространств, завоеванных твоим славным предком Чингиз-ханом. Куда подевались устремления поры твоей юности?… Куда подевались те обязательства, что накладывал ты на себя, говоря, что завоюешь весь мир и, что по всему миру распространишь единую монету (т. е. денежную единицу), и что это будет твоя монета, и что весь мир будет управляться, будучи подвластным лишь одной Лесе (то есть закону) и это будет твоя Леса».
Настолько были те угрызения, что тотчас же я решил покончить со спокойной жизнью и первым условием для себя я поставил — выехать из Самарканда, подальше от всех своих красивых женщин, жить за городом, в степи. Я велел я привести моего коня и сказал, чтобы разбили лагерь в местности, расположенной в шести фарсангах от Самарканда.
Когда доехал я до того места, лагерь еще не был разбит, и я, воздев руки к небу, сказал: «Аллах всемогущий, будь же свидетелем, я обязуюсь с нынешнего дня не общаться более с женщиной, разве, что воротясь с поля битвы и, то, один лишь раз в неделю. Так же обязуюсь с сегодняшнего дня, пока живу в этом мире — воздерживаться от лени и не пропускать ни одного дня без того, чтобы не заниматься упражнениями по воинскому искусству и не предаваться отдыху, разве что, в перерывах между двумя очередными битвами, да и то в течение короткого промежутка времени. Так же обязуюсь, что постоянным местом моего проживания будет военный лагерь, и я не буду вступать в пределы города, разве что, в случае настоятельной на то необходимости».
С того дня по нынешний минуло тридцать лет, и я все это время провел в степи и не вступал в городские пределы без крайней на то необходимости. На протяжении этих тридцати лет, насколько возможно, я избегал общения с молодыми женщинами. В иные годы, даже зимнее время я проводил в степи, и сколько раз случалось, что, встав рано на рассвете, чтобы совершить предутреннюю молитву, я видел, что вся степь вокруг белым-бела от выпавшего снега. Помню, как однажды утром, по окончании намаза, когда рассвело и в моей юрте начали собираться мои приближенные, я вытащил из своего кармана полную пригоршню золотых монет и сказал им, что эти монеты достанутся тому, кто назовет аят из Корана, в котором имеется упоминание о белом снеге. Поскольку в тот день вся степь была покрыта белым снегом, все наши разговоры неизбежно сводились к именно той теме. Мои приближенные разошлись по своим юртам и все, кто имел с собою Коран, положив его перед собой начали усиленно искать аят, в котором имелось бы упоминание о снеге. Я же, помнивший весь Коран наизусть, знал, что в Божественной этой книге не упоминают ни слова, о снеге, так как в Аравии не выпадает снега. Однако желал я знать, насколько сведущи мои приближенные в содержании Божественной Книги.
После полудня собрал я их и сказал: «Если бы вы читали Коран, то знали бы, что в нем нет упоминания о снеге». В ответ на то мой старший сын молвил: «О, повелитель, тогда почему же Аллах изрек в Коране: «Нет ничего мокрого или сухого, о котором не упоминалось бы в истинно Священной Книге».
Я ответил: «Дитя мое, науку Корана следует постичь с тем, чтобы суметь познать смысл аятов Корана. Аяты Корана — это слова Божьи. Господь сам говорит в Коране, что понимание смысла некоторых из его изречений доступно не каждому, разве что тем людям, которые учились и намеренно готовили себя к пониманию смысла слова Божьего. И истинно Священная Книга состит из совокупности содержаний аятов Корана, смысл одних из которых ясен, а смысл других — нет. И силой науки следует стараться постигнуть их, и если человек читает Коран таким образом, что ему удается понимание скрытого смысла его аятов, он поймет, что нет на свете такой вещи, предмета или явления, о котором не упоминалось бы в Коране».
Всемогущий Господь говорит: «Нет ничего мокрого или сухого, о котором не упоминалось бы в истинно
