и когда заработки позволили, купил там скромную квартиру, состоявшую из маленькой кухни, которой Нуреев вряд ли пользовался, ванной с душем и одной жилой комнаты, в которой из мебели была лишь вечно разобранная кровать. Рядом на стуле стоял телефон: каждую неделю Рудольф звонил матери. Оба знали, что их разговоры прослушиваются, но то была единственная ниточка, которая связывала Рудольфа с семьей.
Много позднее, разбогатев, Нуреев купил в Лондоне свой первый особняк, в Кенсингтоне, просторный и холодный. Теперь на этом доме по адресу Виктория-роуд, 27 установлена мемориальная синяя табличка.
Еще Нуреев полюбил моду и сам стал ее законодателем. Он элегантно одевался, заказывая костюмы у самых известных модельеров, а с одним из них, Ивом Сен-Лораном, молва даже приписывала ему роман. Нуреев не подтверждал, но и не опровергал слухи. Он обожал становиться притчей во языцех и намеренно шокировал публику. Его одежда тоже была яркой, вызывающей: высокие сапоги до самых бедер, длинный кожаный плащ, пиджак из змеиной кожи, неизменные шарфики и броские кепи, шляпы, панамы…
В 1962 году в Лондоне Нуреев написал «Автобиографию» – странное занятия для совсем еще молодого человека: ему только исполнилось 24 года.
Позднее биографы всерьез задумаются, чем объяснить такой поступок – только ли чрезмерно раздутым самомнением? Конечно нет! То был очень сложный период для Нуреева: он только еще привыкал к жизни на Западе, порой даже сомневаясь, правильно ли поступил тогда в аэропорту Ле Бурже. И по сути, эта небольшая по объему «Автобиография» служила – нет, не оправданием, но объяснением сделанного им выбора. Нуреев подробно описывал свое детство, юность, обучение, чтобы подвести итог: его «прыжок к свободе» был закономерен.
Конечно, Нуреев писал биографию не сам! Облекать мысли в слова ему помогал балетный критик Найджел Гослинг, писавший под псевдонимом Александр Бланд. Он вместе с супругой взял Нуреева, как говорится, «под крылышко» и заботливо его опекал.
В совместно ими созданной «Автобиографии», как ни странно, не было ничего скандального. Напротив, о своей жизни в СССР, о своей семье, даже об отце, с которым у него были сложные отношения, и тем более о своих учителях и творческих наставниках, даже о тех, с кем у него были «терки», Нуреев ни разу не отозвался плохо или уничижительно. Об Уфимском театре, а тем более о Кировском театре, о балетном училище, о Ленинграде он писал с восхищением. Возможно, в глубине души он тосковал по Родине.
Королевский театр в Ковент-Гардене ведет свою историю еще с 1720-х годов, когда на месте парка было построено его первое здание. Первый балет, «Пигмалион», с Марией Салле в главной партии, танцевавшей, вопреки традиции, без корсета, был поставлен в Ковент-Гардене в 1734 году.
В 1808 году здание театра уничтожил пожар, и его отстроили заново менее чем за год. В первой половине XIX века на сцене Ковент-Гардена чередовались оперы, балеты, драматические постановки с участием выдающихся трагиков Эдмунда Кина и Сары Сиддонс. Однако в 1856 году он во второй раз сгорел. Третий театр Ковент-Гарден, существующий до сих пор, был построен в 1857–1858 годах по проекту Эдуарда Мидлтона Барри и открылся в середине мая 1858 года постановкой оперы Мейербера «Гугеноты».
Во время Первой мировой войны театр был реквизирован и использовался как склад; во время Второй мировой войны в здании театра был танцзал. Лишь в 1946 году в стены Ковент-Гардена вернулся балет: 20 февраля театр открылся «Спящей красавицей» Чайковского. Сами англичане считают свой национальный балет продолжением русских сезонов Дягилева. Интерес к балету в Британии в самом деле зародился со времени первых гастролей в Лондоне дягилевской труппы, состоявшей из артистов Мариинского театра. Даже сами англичанки, выступая у Дягилева, меняли свои имена на русские, так, Хильда Маннингс стала Лидией Соколовой. Положение изменилось в двадцатые годы, когда среди артистов Дягилева сверкнула Нинетт де Валуа – это был сценический псевдоним британки Идрис Стэннус. После окончания сценической карьеры в конце пятидесятых годов, руководствуясь приобретенным у Дягилева опытом, эта женщина фактически создала английский Королевский балет.
Очень жесткая по характеру, Нинет де Валуа взяла Нуреева под свою опеку, и он подчинился, покорился ей. Эти две необычайно талантливые и умные, умудренные жизнью женщины – Марго Фонтейн и Нинетт де Валуа – легко справлялись с одаренным, но таким сумасбродным мальчишкой, воспитав из него действительно гениального артиста.
«Западные артисты, как это ни грубо звучит, танцевали ногами, от бедер до стоп, верхняя часть тела в танце почти не участвовала. Когда пришел Нуреев, мы обнаружили, что он танцует всем телом», – говорила о Рудольфе Нинетт де Валуа [54]
Первой совместной постановкой Фонтейн и Нуреева с Королевским балетом стала «Жизель». «Я еще раз ощутил, что работаю с человеком редкостного понимания», – радовался Нуреев. Премьера спектакля состоялась в Ковент-Гарден, это выступление имело феерический успех. Билеты были заранее распроданы по подписке, а накануне спектакля их перепродавали на черном рынке вчетверо дороже.
В отличие от советской, воспитанной на классово правильном Альберте, западная публика видела Альбертов самых разных – подлых, рассудочных, мужественных, влюбленных… Нуреев представил ей нового героя – легкомысленного мальчишку, увлеченного, не рассуждающего. Он потворствует своим желаниям, не задумываясь о последствиях – и лишь гибель Жизели заставляет его повзрослеть. Во втором акте он уже иной – потрясенный, почти сломленный. Но через страдание, соприкоснувшись со смертью, Альберт Нуреева приходил к возмужанию.
Фонтейн к моменту встречи с Нуреевым танцевала Жизель уже пятнадцать лет, и ей казалось, что она уже полностью исчерпала образ наивной крестьянской девушки. Но тут в ее игре появились новые оттенки. Когда Жизель, отняв измученного Альберта у виллис, баюкала его голову – в зале стояла гробовая тишина.
Когда Нуреев и Фонтейн вышли на поклон, их встретили невиданными овациями. Занавес поднимали 23 раза. Фонтейн вынула из своего букета алую розу и протянула ее Нурееву, тот благодарно упал перед ней на колени и покрыл ее руку поцелуями… Зал был в восторге, но сама Фонтейн потом запретила Нурееву повторять подобное. Она считала, что преклонение колен подчеркивает ее возраст.
«Чувственный пыл Нуреева стал идеальным контрастом выразительной чистоте Фонтейн, рождающейся из нетронутых запасов страсти и воздушной грации», – так описала их дуэт биограф Нуреева Диана Солуэй [55]. В танце Фонтейн появились страстность, женственность и воодушевление, чего, по мнению некоторых критиков, ей ранее не хватало. А танец Нуреева приобрел поэтичность и рафинированность, свойственные Фонтейн. Пара производила потрясающее впечатление на зрителей. Как говорил потом сам
