…5 февраля 1896 года из верхних окон новой тюрьмы был виден неподалеку от квартиры доктора черный возок. В одну минуту разнеслась весть, что Похитонова увозят. Его сопровождал доктор Безроднов, который всегда был другом заключенных. Переодетый жандарм сидел на козлах.
Итак, 12 лет назад Николай Данилович вступил в Шлиссельбургскую обитель молодым, привлекательным человеком с любознательным и развитым умом, с живым и деятельным темпераментом. А теперь его увозили и даже обещали показать родным — в каком виде?! Это не был уже человек: разум погас, логика исчезла — ни мысли, ни чувства, ни даже правильных инстинктов. В Петербурге его поместили в Николаевский военный госпиталь, в психиатрическое отделение.
Но Похитонов пробыл там недолго: 4 апреля 1897 года он умер. И хорошо, что последние дни его жизни прикрыты занавесом для тех, кто его любил, для его товарищей по борьбе за свободу и страданиям за нее.
«Отсюда выносят, а не выходят», — сказал один сановник при посещении нашей крепости. Действительно, многих, очень многих вынесли; но в тюрьме были не только осужденные на каторгу без срока — вечники, как их окрестил русский народ, были и осужденные на срок, и в свое время они покидали нас.
Первым, далеко не кончив срока, вышел флотский офицер Ювачев[47], судившийся по одному процессу со мной. Привлеченный Ашенбреннером к военной организация «Народной воли», Ювачев принадлежал в городе Николаеве к группе морских офицеров, которые пугали гораздо более солидного Ашенбреннера стремительностью революционной пропаганды, которую они вели среди моряков.
На суде Ювачев не производил определенного впечатления и отрицал какое бы то ни было участие в революционной деятельности партии. Однако, как и других военных, его приговорили к смертной казни, но после подачи прошения о помиловании смягчили наказание до 15 лет каторги.
Вскоре по прибытии в Шлиссельбург он стал выказывать болезненный уклон в сторону религиозной экзальтации. В попечении о наших душах начальство выдало каждому из нас по Библии, и Ювачев, стоя целые дни на коленях, читал ее или молился; по средам и пятницам по воле тюремной администрации мы были принуждены соблюдать пост, но, не удовлетворяясь этим, Ювачев в эти дни совсем не принимал пищи.
В январе 1885 года, когда после истории с Мышкиным крепость посетил товарищ министра внутренних дел элегантный Оржевский, он застал Ювачева стоящим на коленях с Библией в руках. Осведомленный, конечно, начальством, генерал задал Ювачеву вопрос, не желает ли он поступить в монастырь.
— Я недостоин, — ответил Ювачев.
Политические убеждения Ювачева за год заточения совершенно изменились: из борца, завоевателя свободы насильственным путем он превратился в миролюбца в духе Толстого. Когда Буцевич, товарищ Морозова по прогулке, умер, его заменили Ювачевым, и Ювачев советовался с Морозовым, не должен ли он согласно изменению своих убеждений довести до сведения правительства об одной тайне, известной ему как революционеру: дело шло об указании места, из которого легко было сделать покушение на жизнь императора Александра III, жившего в Аничковом дворце.
Отец Ювачева служил в этом дворце и имел квартиру, из окна которой с величайшей легкостью можно было бросить бомбу в экипаж царя при его выездах из дворца.
Стоит ли говорить, что Морозов отклонил Ювачева от этого поступка.
Религиозная экзальтация, обращение к церкви были как нельзя более на руку ханжам департамента полиции, скорбевшим о безверии политических узников, и они охотно вывезли новообращенного из Шлиссельбурга. Это произошло в 1886 году, т. е. через два года после суда над ним.
Позднее, как подслушал кто-то из товарищей, жандармы уверяли, что в Петербурге, в доме предварительного заключения, Ювачева посетила вдовствующая императрица Мария Федоровна. Конечно, это был вздор, и за императрицу, вероятно, сошла фрейлина Нарышкина, княжна М. М. Дондукова-Корсакова или какая-нибудь другая высокопоставленная светская дама из числа тех, которые в Петербурге посещали политических заключенных с целью вернуть их в лоно православия.
Ювачев был сослан на остров Сахалин. Местная администрация широко пользовалась его техническими знаниями морского офицера, и эти занятия давали ему возможность в разных местах и случаях наблюдать жизнь ссыльнопоселенцев и отношение властей к этому обездоленному люду, лишенному всех человеческих прав.
Случилось, что в 90-х годах комендант Гангардт однажды дал нам для переплета «Исторический вестник»[48] за истекший год. Там, в статьях за подписью Миролюбова, в котором нетрудно было угадать Ювачева, мы нашли талантливое описание жестокой жизни ссыльных на Сахалине. Нельзя было без содрогания и нравственного ужаса читать мрачную повесть физических и моральных страданий, которым подвергались каторжане на этом проклятом острове.
Людмила Александровна Волкенштейн, попавшая на Сахалин десять лет спустя, отказывалась подавать руку истязателям уголовных каторжан. К нашему прискорбию, из статей Миролюбова мы не могли видеть, чтоб у него хватало мужества на подобный протест. Между тем дрожь негодования пробегает, когда читаешь незабываемое описание завтрака, на который автор был однажды приглашен одним из злодеев-администраторов.
В столовой был сервирован стол со всевозможными яствами, а на дворе происходила жестокая экзекуция, которую можно было наблюдать из окон гостеприимного хозяина.
Справедливость требует сказать, что Миролюбов не мог есть, слыша крики истязуемого.
По возвращении в Россию Ювачев сделался членом официального тюремного комитета в Петербурге и заведовал «убежищем св. Магдалины», в котором наводили на путь истинный девушек, опустившихся на дно жизни.
В 900-х годах он напомнил о себе, выпустив книгу о Шлиссельбурге, в которой, пробыв в крепости только два года, пишет о том, знать о чем лично не мог.
Следующим выходцем из Шлиссельбурга был Василий Андреевич Караулов, осужденный в 1884 году в Киеве на 4 года каторжных работ по народовольческому «процессу 12-ти». Он примыкал к той организации (так называемая «Делегация»), которая была образована в 1883 году в Париже эмигрантами Львом Тихомировым и Ошаниной. «Делегация» состояла из Лопатина, Саловой и Сухомлина, находившихся, как и он, за границей. Когда они приехали в Россию, к ним присоединился Якубович-Мельшин, но меньше чем через год один раньше, другой позже — все названные были арестованы и их политическая деятельность была кончена. То была одна из безнадежных попыток восстановить центральную организацию «Народной воли» после того, как весь Исполнительный комитет первого состава уже сошел с арены политической жизни и с 1883 года в партии, в самом сердце ее, действовал предатель и провокатор Сергей Дегаев.
