За кавалькадой семенил какой-то маленький, смешной рыже-лысый человечек, похожий одновременно на Владимира Ильича Ленина и на клоуна из книжки про цирк. При его появлении все выстроенные детприемыши невольно засмеялись. Начальница, очевидно, подумала, что смеются над ней и, остановившись, зло зашипела в сторону Крутирыла:
— Шшто это за безобразие такооое, а?
Надзиратель побагровел и заорал на нас:
— Молчать! Прекратить! Смирно! — и почему-то стал лупить себя по лампасам.
Мы затихли, но оторваться от рыже-лысого уже не могли. Когда человечек подбежал к ящику на ножках, мы поняли, что это фотограф. Вспрыгнув на укороченную табуретку, засунул голову в черную тряпку, посуетился под ней какое-то время, затем схватил ящик, взвалил на плечо и перетащил подальше, поставив прямо в дверной проем. Тем временем Жаба с челядью устроилась на огромном помосте под портретом создателя ЧК. Лысый фотограф снова взгромоздился на табурет, залез под тряпку, снял круглый колпачок с широкой латунной трубки со стеклом и скартавил:
— Когошо, пгиготовьтесь...
Мы опять не выдержали — засмеялись. Крутирыло вновь рассвирепел, бросил свой стул подле Жабы и, подбежав к аппарату, закричал:
— Чего гогочете, недоростки, вам комитет подарок сделал. А ну, смотрите на мой кулак, — и, выставив его над ящиком, рявкнул: — На сигнал “пли!” — всем замереть, поняли? Фотограф, приготовьтесь! Раз, два, пли!
Мы застыли. Лысый нажал на затвор.
— Еще повторим дважды — раз, два, пли!
На финальное “когошо!” мы не смеялись.
Два других дня смешной фотограф снимал каждого из нас по отдельности. Помогали ему кудрявые пацаненки пятнадцати-шестнадцати лет. Судя по цвету волос — сынки. Личные фотки рыжая семья изготовила отменные.
Коллективную фотографию вывесили в Актовом зале перед праздником. Выглядела она богато, и все бегали смотреть. Находили себя с трудом — уж больно одинаково были прилизаны. Самыми узнаваемыми на большой фотографии оказались начальники, особенно возвышавшаяся Жаба. В сравнении с нею дэпэшники смотрелись лилипутами одного помета.
9 мая во дворе на торжественном построении в честь Дня Победы нам в качестве подарка от Лаврентия Павловича выдали по одной личной фотографии в треугольном армейском конверте. Эти фотки стали первой собственностью каждого из нас. Мне удалось свою сохранить и пронести через годы мытарств. Когда в августе месяце я бежал из детприемника в родной Питер, в лацкане моего бушлата была зашита фотка, а в карманах шаровар находились два мотка медной проволоки. Один для профиля Сталина, другой для профиля Ленина. Мои проволочные вожди помогли мне выжить, но это уже другая история.
Опубликовано в журнале: «Знамя» 2006, №9
non fiction
Эдуард Кочергин
Проволочные вожди
Об авторе | Эдуард Степанович Кочергин — известный театральный художник, главный художник БДТ им. Товстоногова, народный художник РФ, действительный член Российской академии художеств, лауреат Государственных и международных премий. Постоянный автор “Знамени”.
“Проволочные вожди” — вторая часть его автобиографической трилогии. Первая часть трилогии “Козявная палата” была опубликована в журнале “Знамя” № 4 за 2005 год.
В начале августа 1945 года я со своим однопалатным дружком Петрухой-Медным Всадником (такая у него была кликуха) — бежал из чернолучинского детприемника от начальницы — Жабы. Бежали на продуктовой барже вниз по Иртышу в город Омск. Там мы вышли к запасным путям железнодорожной станции и наткнулись на вагон пирующих дядек, одетых в военную форму, видать, блатных главарей целого состава зэков-уголовников, которых везли на японскую войну. С голодухи прибились к ним, но вскоре по их повадкам и фене я понял, что снова надобно бежать. Мы представляли для них только “жопный” интерес. Под предлогом “сходить по нужде” я смылся, а Петруха, любитель поесть, отказался идти со мной, и, что с ним произошло далее, не ведаю.
Из Омска на запад, к Уралу, было две ветки: одна — в сторону Свердловска, северная, другая — на Челябинск, южная. Я не выбирал, даже не знал, какая для меня выгоднее, и попал на челябинскую ветку. Забравшись на платформу с пустыми контейнерами, рванул с испугу несколько перегонов до станции Исилькуль, где состав поставили на запасной путь, и мне пришлось вылезти из своего укрытия. Конечной целью моей был не Челябинск, а далекий Питер, отправился я в него в новой казенной, сшитой ко Дню Победы тюремными зэчками форме. В карманах моих шаровар лежали стибренная ложка, небольшая заточка, рогатка, изготовленная собственноручно в детприемовские ночные амнистии, и два мотка медной проволоки, точно рассчитанных на два профиля наших главных вождей — товарища Сталина и товарища Ленина.
Как ни странно, но искусство выгибания профилей наших кормчих, которое я освоил в детприемнике, спасало меня от голодухи в течение всего шестилетнего пути по станциям, городам и поселкам, по детприемникам и колониям, от Сибири до Ленинграда. На вокзалах, в ресторанах, столовых, буфетах, на базарах, рынках победивший в Великой Отечественной войне фронтовой народ не мог отказать голодному пацанку в жратве, тем более за выполняемые на их глазах из медной проволоки профили любимых вождей, в особенности генералиссимуса.
В эти бурные переселенческие месяцы 1945 года по мере движения к Уралу я все больше и больше знакомился с совершенно особым миром железной дороги. Со стороны Урала на японский фронт двигалась огромная военная армада. Туда шли бесконечные эшелоны теплушек с солдатами и платформ с танками, артиллерией и другой техникой, под брезентом и без. Из России в Сибирь с Отечественной возвращались запоздавшие из-за лечения в госпиталях обрубки с зашитыми культяпками рук, ног, обожженные, с покалеченными, щербатыми от ран лицами солдаты и офицеры — живые документы войны. Каждая станция, полустанок встречали их ревущими бабами, они разбирали своих, кровных, родных сражателей и развозили по домам.
Картинки памяти
Рестораны крупных станций выставляли прямо на перроны столы и стулья, и перед самым прибытием пассажирского поезда официантки наливали из кастрюль в белые суповые тарелки горячий свекольный борщ, мечту желудка. Буфетчица тем временем шустрила вокруг кружек с пивом, наполняя их, отстаивая пену и снова подливая золотистый напиток.
Подошедший поезд выбрасывал из себя голодное человечество в гимнастерках и кителях. Оно мгновенно заполняло перронный ресторан, и начиналось племенное поедание родного блюда, сибирского борща. Слышны были только просьбы-приказы: “Девочки, еще одно пиво, дорогие, добавьте борща, красавицы, два самых больших пива и солонку”. Фронтовые инвалиды всех мастей в кружку пива перед питьем бросали щепотку соли. В кружке происходил взрыв — резко поднималась пена, и пьющий исчезал в ней, жадно глотая золотистую сладость жизни. Некоторые, особо изощренные, посыпали солью края кружки и, вращая ее, пили пиво через эту соль. Мне казалось, что этим покалеченным войной людям не хватает соли для восстановления утерянных частей тела.
