— «Хочется успеха, но на хорошем поприще, как говорил Д. Самойлов.»
— «Мы тоже грузили арбузы и уголь».
— «Сегодня ни в какой отдельно взятой стране ничего не происходит».
— «Идет борьба триумфальной пошлости с духовностью».
— «Для меня лучший русский писатель советского периода — Андрей Платонов».
— Как вы относитесь к проблемам гимна? — спрашивает кто-то.
— «Слов хороших на музыку Александрова быть не может». Это, конечно, он от ревности.
В начале перестройки:
— «Я пробил уничтожение цензуры»
— «Я пробил отмену выездных комиссий».
— «Мужество сражаться в одиночестве, много выше мужества в строю». В стихах, повторяю, Евтушенко ограниченнее и спрямленнее, он пользуется обычными и привычными формулировками.
— «А что мне делать? Вы бы писали политические стихи?»
— «Взгляд зла, который неминуемо участвует в каждом моменте человеческого счастья».
Среди ребят, набившихся в аудиторию, я с удивлением и с удовлетворением увидел Таню Шалиткину.
Вечером позвонил Юра Апенченко. В «Независимой» наконец-то появилась давно ожидаемая статья Олега Павлова. Все тот же набор штампов и страстная, негасимая зависть ко мне. Я к этому привык, особенно от людей, чья литературная судьба не складывается. Олег Павлов, я думаю, понимает, что вся его литература — охранника в лагерях, кажется, — заканчивается и все время пытается переходом из лагеря в лагерь, какими-то региональными скандалами удержать свое имя на плаву. Как профессионал и специалист, уверен — не удержит, имя будет угасать. Пока плавучесть скорее из-за молодости. Искренне жалко этого старого, нездорового и бородатого мальчика. В структуре статьи есть тенденция к доносу, в частности попытка столкнуть меня с людьми из администрации президента. Павлов очень интересный современный тип, лишенный внутренней стабильности. Только поведенческие стереотипы. Он знает, как казаться порядочным человеком или как человеком совестливым. Слишком много знаний в тех случаях, когда должен действовать инстинкт. Обычный интеллектуализированный шулер и литературный доносчик. Помню, как в одной из своих статей он сетовал, что ректор прогрессивного учебного заведения пишет роман о Ленине. Завтра утром вставлю в дневник мой текст, который довольно удачно записала Маша Ремизова. Машенька только почему-то не вставила мою аналогию Пруста и Платонова. У Пруста, который в Париже жил по пяти адресам, музея, посвященного его творчеству, в Париже нет: частная собственность не дает возможности это сделать. У мощного и богатого государства пока тоже нет возможностей сделать это. Вот он. В стиле сохранилась горячность, с которой я давал это интервью. Но это скорее особенность магнитофона, без которой нынешняя журналистика ни в какую.
«Я — организатор Платоновского общества. Оно появилось в этом институте по моей инициативе. Я за музей, но музеями распоряжаюсь не я. Для того чтобы он возник, нужно решение экспертного совета Министерства культуры, решение правительства. Этот дом принадлежит не мне, а государству — оно и должно решать. У меня на столе лежит большое письмо в Госдуму о полной реконструкции института, такой, чтобы нашлось место и для Платоновского музея, и для музея Мандельштама, у которого здесь единственный достоверный адрес в Москве.
Все упирается в деньги, в площади, в собственность, в решение специалистов. Специалисты были, много раз были… И они настаивают, что в этой аудитории (действие происходит в мемориальной комнате Платонова, где писатель представлен только фотопортретом на стене) Здесь милая Маша тоже что-то недосмотрела, действие происходит в одной из самых крупных институтских аудиторий, в комнатке, где кроме портрета Платонова висит еще шесть стендов, посвященных его жизни должна быть некая музейная зона. Есть эскизы этой зоны. И одновременно здесь может быть кафедра, скажем, русской литературы.
Дочь Платонова уверяет, что хочет передать архив в музей. Архив Платонова является государственной собственностью, этот архив лежит в ИМЛИ и в РГАЛИ. Почему мы должны его брать в музей? Музей — не место для рукописей. Пушкинский дом — это не музей, и Толстовская бронированная комната — тоже не музей. Я-то и за музейную зону, и за кафедру. А государство имеет право отобрать у Литинститута хоть весь дом. Но для этого нужно решение совета министров.
Объективно я скажу следующее: время наступит. Реконструкция — рано или поздно — неминуема. Я уже писал один раз Лужкову — как раз имея в виду создание большого литературного комплекса. Но нужно выстроить новый учебный корпус. Я знаю, что такое музей. Разве здесь можно его устроить? Музей — это архив, это фонды — а где их держать? У Литинститута есть государственные цифры набора, мы и так набираем больше людей, чем у нас есть площадей. Пока речь идет о том, что, либо музей, либо институт.
Как писатель я за музей, я подпишу любое письмо, а как ректор, как музейщик, я считаю, что сейчас это нецелесообразно. В стране, которая, так сказать, разряжена по музеям. Я думаю, начинать надо с большого Платоновского музея в Воронеже. А потом уже здесь — большой комплекс как один из филиалов, может быть, Литературного музея: ведь кто только ни жил в этих стенах! В комплекс должны войти мемориальная комната Платонова, мемориальная комната Мандельштама, мемориальная комната под названием «Музей советской литературы», мемориальная комната Герцена. У нас в том здании (то есть основном корпусе Литературного института) есть комната, в которой родился Герцен… У нас есть свой театр. Вот это — Литинститут будущего.
Попытка построить музей Платонова в консенсусе с текущими интересами Литинститута не удалась. Потому что — я могу вам прямо сказать, что хочет Мария Андреевна Платонова: звания директора. Это ведь государственная зарплата и все прочее… Уже на второй день, как я организовал общество Платонова, ко мне в кабинет пришли какие-то люди и сказали: ну ладно, давайте делить лицевые счета. Помилуйте, это все принадлежит Литературного институту! Ну что ж, давайте распустим студентов или не будем брать студентов из Вологды и Сибири. Давайте вообще закроем институт!
15 января юбилей у Мандельштама, Мандельштамовское общество, так же как и Платоновское, открылось в стенах этого института. Его комната занята издательским отделом, я не могу ее освободить. Студентам негде заниматься. У нас что, легко с площадями? Я писал огромное письмо — давайте делать музей, давайте ремонтировать. Была составлена смета… но денег-то нет! Мы их зарабатываем сами, тяжелейшим преподавательским трудом — на курсах, на всем. Вы представляете, сколько денег дает государство нашему институту? И 40 % не дают того, что мы зарабатываем.
