С Марией Андреевной мы договаривались: прежде чем делать музей — у нее там есть два предмета — давайте сделаем металлическую дверь. И ввозите архив. Потом соберутся и другие экспонаты, вокруг памятной комнаты.
Вот вы приехали, потрепали мне нервы. Вы же знаете, что это единственные неприватизированные стороны жизни в нашей стране — высшее образование! Вы знаете, что растащено все имущество бывшего Союза писателей СССР — кроме Литинститута, который я сохранил? Все растащено! Где Малеевка, Голицыно? Где дома творчества?
Нужен музей? Пожалуйста, берите! Распустим студентов, ремонтируйте крышу и все остальное… на что будет существовать этот музей? Кто его будет топить? Я знаю, что такое водопровод и что такое канализация!
Такого музея, как хочет Платонова, сейчас не будет. Он будет потом — лет через двадцать».
27 декабря, среда. С утра С.П. и А.И. убеждали меня посмотреть, кто стоит за статьей Олега Павлова. До меня с трудом доходила их логика, но дошла. Я начал сопоставлять факты, по-другому посмотрел на ситуацию отдельных наших кафедра. Я ведь русский человек. Важно не чтобы мне было хорошо, а чтобы корова у соседа издохла. Меня ведь никто из наших писателей, обладающих определенным влиянием в прессе, ни Федякин много работавший в газетах, ни Болычев, имеющий связи, ни В.П., имеющий трибуну на Т.В., ни Чудакова, ни Чудаков, ни Тарасов, много печатающийся в журналах, никогда меня не поддержали публично в отстаивании хозяйственных интересов института. А ведь, это и их интересы, и их карман. Может быть, есть смысл посмотреть, как корова у соседа издохнет?
Сегодня комиссия, образованная президентом, приняла текст Гимна Михалкова. Когда я этот текст поддерживал, то «Труд» тщательно вычеркивал имя Михалкова. Гениальный ход совершил президент, включив в эту комиссию Швыдкого. Комиссия ведь твердо знала о пристрастиях президента. Теперь бедному министру культуры придется поддерживать не популярное в его клане имя и непопулярный гимн и непопулярные в их компании слова. Швыдкой сегодня по ТВ оговорился, раскрыв по Фрейду, свои внутренние мотивы. «При музыке Александрова слова должны быть Бродского условно…» Условно не Твардовского и условно не Юрия Кузнецова. Дальше был объяснение, почему на музыку Александрова легли слова Михалкова. У меня это объяснение другое.
Под вечер ко мне в институт прибыла группа НТВ, от Кара-Мурзы. Задавали вопросы о моем отношении к гимну, к С.В.Михалкову, ко всей семье, отношение к символике, т. е. к флагу и гербу. Я ведь С.В. люблю, отвечал как надо и по совести. Но сказал то, что потому ни у кого не услышал, что Михалков всю свою жизнь был с этой страной и что в известной мере он медиум этой страны и этого народа. Вырежут, конечно, мое рассуждение о серпе и молоте, т. е. о трудовом начале, которого мне не хватает в новом гербе. Что касается семьи, то я сказал, что все ее члены крупные люди сами по себе, как бы орлы. А орлы любят дружить друг с другом.
Как ни странно, ничего про серп и молот не вырезали. Все это было аккуратно смонтировано вместе с высказываниями других людей. Мне запомнился только предводитель дворянства Голицын.
28 декабря, четверг. Утром занимался анализом наличия и использования купленного за прошлый год инструмента. Вернее, смотрел, что пропала, что украли, где переплатили. Пил чай у А.И., который нервничает оттого, что из министерства не приходит письмо и хочет подтолкнуть меня на какие-нибудь поступки. На Ученом совете я рассказал о статье Павлова и объяснил, как все это может коснуться каждого. Это маленькое удовольствие наблюдать за схваткой ректора и идеи музея может привести к уменьшению зарплаты. Ни один из вас публично, в печати, к которой вы все имеете доступ, не выразил хотя бы солидарность со мною. И не выразит. Значит, и у меня руки развязаны. Значит, и я вам не помогу, когда вы потребуете у меня помощи. Говорили о низком уровне набранных на ВЛК слушателей. ВЛК постепенно превращается в организацию по решению социальных проблем слушателей. Хорошо по работе с иностранными студентами отчиталась Е.Л.Лилеева.
После Ученого совета поехал на годовую редколлегию «Нашего современника». Мои дневники, оказывается, имели большой успех. Вначале, оказывается, в редакции думали, будет ли это вообще читаться. Хорошо говорил Проханов, как из под сегодняшнего либерального катка, как некий русский феномен сопротивления выходит новая русская литература. Интересна была и речь Личутина. Компромиссы приводят к слабой прозе, к болоту.
Из больницы приехала в очень плохом состоянии В.С. Она уже принимает свою дозу страдания, у меня все еще в это отношении впереди. Правый глаз у нее уже ничего не видит и, кажется, еще и сильно болит.
29 декабря, пятница. Ничего я в дневнике не писал, но меня все время волновал ответ Министерства на письмо А.И.Горшкова. Я отчетливо понимал, что шло достаточно внимательное согласование. Для Министерства это хороший предлог освободиться от неугодного ректора, расстаться с ним. Но вот письмо пришло. Нам разрешили досрочные выборы ректора. Значит, впереди предстоит собрание, волнение, опять два ученых совета. Результат, конечно, предсказуем, но мои сторонники должны для этого поработать. Я все надеюсь на какую-то перемену судьбы. С другой стороны, бросать все, когда стало работать полегче. Ходят также слухи о присвоении ректорам некого государственного статуса.
Вечером ездил в общежитие. Там снова маленькое воровство. Самое главное, что это не старики, а наши молодые рабочие смотрят на институтское, как в прежние времена на советское, — можно украсть, это все наше. Теперь это электрики: и провода на ремонт номеров в гостинице ушло в два раза меньше, чем выписали и стоит этот провод в два раза меньше, чем он стоит на самом деле. К счастью, я все это хорошо помню по покупке провода летом на дачу.
Президент, естественно, подписал указ о гимне. Слова здесь новые, даже не те, что мне показывал С.В. Это качество настоящего мастера, он шлифует текст до последнего и отказывается лишь тогда, когда истощает все свои ресурсы. В словах гимна огромная точность, только профессионал видит, как слова сливаются с понятиями и как плотно скомпоновано все поле.
30 декабря, суббота. Весь день продолжал читать биографию Оскар Уайльда Ричарда Эльмана. Образцовая книга. «Провожая гостя на поезд, Уайльд вдруг заговорил о «Яствах земных»; ранее он отозвался об этой книге лишь в общих выражениях. «Милый мой, — сказал он Жиду, — вы должны мне кое-что пообещать. «Яства земные» — прелестная вещь… прелестная. Но обещайте мне, дорогой мой, с нынешнего дня отказаться от местоимения «я». В искусстве не может быть первого лица».
