Ознакомительная версия.
Таким образом, к тому моменту, когда Макиавелли приступил к реализации своего проекта призыва на военную службу, он опирался на основательную теоретическую базу и, как он подчеркивал в трактате «Причины призыва на военную службу», с самого начала ориентировался на «Институции» (Institutiones) императора Юстиниана, ставшие в Средние века образцом в том, что касалось определения границ imperatoria potestas (лат. «границ императорской власти»), и вслед за «Институциями» не разделял военное дело и правосудие: «Я оставлю в стороне вопрос о том, хорошо или плохо будет поставить ваше государство под ружье: каждый знает, что, говоря «империя, королевство, княжество, республика» или называя того, кто повелевает, будь то правитель самого высокого ранга или капитан маленькой шхуны, мы тем самым говорим «правосудие и оружие». Правосудия у вас немного, а оружия и вовсе нет [non punto]». Таким образом, принцип был обозначен: не бывает правосудия без армии; к этому принципу он вернулся в «Государе» (не бывает хороших законов без мощного оружия). Но Макиавелли не был кабинетным ученым, и ту связь, которую он испытывал на прочность на протяжении всей своей дипломатической карьеры, надлежало теперь использовать – в конкретных целях – в ходе набора флорентийского ополчения. Нигде в La Cagione он не обращается к прецедентам и примерам из философских и литературных текстов: ему приходилось быть конкретным и точным, чтобы добиться одобрения. И потому он берет для подтверждения своего тезиса только современные образцы: «milizia e ordine de’Tedeschi» (ит. «ополчение и регулярную армию у германцев»), иначе говоря, швейцарскую модель – и сразу подчеркивает прагматичный характер предприятия (необходимо взять Пизу и обороняться от натиска чужеземцев), ссылаясь на недавние бедствия: набеги на флорентийскую землю герцога Валентино, Вителлоццо Вителли и, совсем недавно, кондотьера Бартоломео д’Авьяно. И коль скоро следует связывать, по примеру Юстиниана, военную силу и право, то исходя из этого принципа крестьяне контадо станут с тем большей охотой записываться в ополчение, чем больше будут признаваться их личные права. Отсюда и общее заключение: логика подсказывает, что целью является приобщение всего флорентийского населения, сельского и городского, к доктрине рекрутского набора, основанной на доверии граждан к институциям власти. Из этого вытекает необходимость пересмотреть распределение властных полномочий во Флоренции, начав с создания Совета, независимого от optimates, городской олигархии, вызывавшей вполне справедливое подозрение у жителей контадо и нередко обеспечивавшей себе большинство в традиционных Советах, таких как Совет десяти, уже становившийся объектом ожесточенной критики.
Впрочем, приобщение Макиавелли к большой политике, как ни парадоксально, произошло благодаря его военной «карьере», поскольку 6 декабря 1506 г. была создана комиссия Novi di Ordinanza из девяти должностных лиц, возглавивших флорентийскую армию и ополчение, руководить которой (без жалованья) поручили, естественно, ему, и свою основополагающую речь по этому случаю он посвятил голосованию по финансированию, выделяемому новому совету, – «Речь о военной организации флорентийского государства» (Discorso dell’ordinare lo Stato di Firenze alle armi). Дон Мигель де Корелла получил подтверждение своих полномочий и поступил de facto в подчинение Совету девяти.
Но такое почетное назначение не превратило Макиавелли в кабинетного чиновника, его неоднократно встречали летом 1508 г. на дорогах контадо, где он набирал роту за ротой для усиления осады Пизы, с которой Синьория решила покончить после пятнадцати лет войны. Макиавелли, воспользовавшись случаем, спешно стянул свое ополчение в Сан-Миньято и в Пондетеру, а затем 21 августа привел его к стенам города. Пиза находилась в полной изоляции; обещанной финансовой помощи от французов и арагонцев ждать не приходилось. Конец близился, во Флоренции его торопили, и Макиавелли торопился больше всех, продолжая набор рекрутов и с придирчивостью устраивая им смотры в контадо. Его видели повсюду вблизи передовой позиции: в январе 1509 г. он приехал, к примеру, в устье реки Фьюмеморто, чтобы отрезать пути снабжения пизанцев продовольствием и обречь их на голод, перекрыв реку Арно и ее каналы. Он постоянно поддерживал сообщение между войсками, осаждавшими город, и столь необходимым арьергардом. Даже Совет десяти отдавал должное его настойчивости и упорству («Мы возложили на твои плечи весь груз ответственности за это предприятие») и постарался хоть немного облегчить его тяготы, назначив ему в помощники двух комиссаров: его старого недруга, сторонника аристократической факции Аламанно Сальвьяти, и Антонио де Филикайя, приора с 1503 г., которые обладали всеми необходимыми полномочиями для командования войсками. Это не мешало Макиавелли брать на себя любую работу, например, напоминать Лукке про обещание придерживаться нейтралитета или призывать к порядку синьора города Пьомбино, претендовавшего на роль посредника между Флоренцией и пизанцами. Осада Пизы, к которой активно привлекались «его» войска, была его великим предприятием, и, когда зашла речь о том, чтобы поручить ему организацию интендантской службы флорентийской армии в Кашине, он с достоинством отклонил предложение: «Я знаю, что находиться там не так опасно и не так тяжело, но если бы я желал быть вне всякой опасности, я бы остался во Флоренции… а там я буду бесполезен и умру от отчаяния». Он так много курсировал между тремя флорентийскими лагерями, что солдаты стали признавать в нем своего единственного командира, к великой досаде Сальвьяти, не скупившегося на оскорбления в его адрес, от которых он открещивался в своем письме к Макиавелли, пытаясь оправдываться: «Хотя солдаты признают только вас, вам хорошо известно, что вы там вовсе не для того, чтобы отдавать приказы!» Вскоре Сальвьяти умер от малярии там же под Пизой.
Не стоит удивляться, что 20 мая 1509 г. Макиавелли впервые встретился с пизанскими парламентерами, прибывшими для переговоров о капитуляции. Не стоит удивляться также и тому, что именно он сопровождал делегацию побежденных, когда она направилась во Флоренцию для заключения соглашения, на котором затем появилась его подпись (под подписью его начальника Марчелло Вирджилио Адриани).
Во Флоренции для Макиавелли наступила минута славы: весь лагерь сторонников его прославлял, а его друг, комиссар Филиппо да Каза Веккья, прислал ему из города Барга, где он служил, полные восхищения слова: «Вы достойны тысячи похвал за столь важное завоевание. Можно по праву сказать, что этим мы полностью обязаны вам, по крайней мере по большей части вам… Каждый день я открываю в вас пророка, достойного сравнения с самым великим из тех, кто был у еврейского или любого другого народа. Никкколо, Никколо, признаюсь, что не смогу передать словами всего того, что хотел бы высказать вам».
Никколо оставалось еще три года до окончания его карьеры.
6
Последние великие посольства
Макиавелли и Юлий II: «Натиск лучше, чем осторожность»
Занимаясь набором ополчения, Макиавелли должен был по-прежнему выполнять свою каждодневную работу секретаря Совети десяти и Второй канцелярии. Политическая ситуация во Флоренции была взрывоопасной, как и во всей Европе, где Германия в лице Максимилиана и Франция в лице Людовика XII пытались, соперничая друг с другом, утвердить свое политическое господство. Это неизбежно отражалось на политической обстановке во Флоренции, особенно в 1508 г., когда клан аристократов склонялся к союзу с Германией, а партия пополанов – к союзу с Францией. Однако с некоторых пор следовало считаться с еще одной влиятельной в контексте европейской политики фигурой, Юлием II делла Ровере, которого Макиавелли в «Государе» относит к числу политиков, «идущих напролом». Поддержка в светской жизни этого энергичного человека была в тот момент еще более необходимой из-за того, что мирное соглашение, заключенное в октябре 1505 г. между Францией и Испанией, казалось тогда, весной 1506 г., очень непрочным. Но понтифик первым пошел в наступление. Достойный продолжатель дела Александра VI Борджа, он сам вынашивал планы по созданию в центре Италии папского государства, которое могло бы соперничать с национальными государствами, Францией, Испанией или Германией. Однако на этот раз ему нужна была не Романья, а два города, Перуджа и Болонья, которые следовало «очистить» (по выражению папы) от их правителей, двух старых недругов Флоренции, Джампаоло Бальони, известного своими многочисленными предательствами, и болонца Эрколе Бентивольо. Для захвата этих городов у папы, возможно, и была вполне боеспособная армия, но в таком деле лучше было опереться на помощь доказавшего свою доблесть кондотьера. А тут Флоренция как раз заключила договор с наемным войском Маркантонио Колонны, который в недавнем времени успешно служил… под началом Бентивольо. Юлий II был наслышан о его проворстве и заслугах и всячески старался привлечь его на свою сторону, что, естественно, не устраивало флорентийцев. Вот почему было решено отправить самого лучшего дипломата, способного выиграть время, не вызвав при этом раздражения у столь влиятельной персоны. В роли такого дипломата мог выступать только Макиавелли, который уже не раз доказал свое мастерство и раньше, в переговорах с Людовиком XII, и совсем недавно, во время своих контактов со вспыльчивым герцогом Валентино. Итак, 27 августа он прибыл к Юлию II в Непи, под Витербо, куда папа явился в сопровождении большой свиты, напоминавшей скорее папский двор, чем армию. Положение Макиавелли было не из легких: то, что он собирался сказать, могло вызвать у понтифика большое неудовольствие. Суть дела, как он объяснил Юлию II, была проста. Флоренция конечно же не хотела отказываться от основных своих средств защиты, поскольку была окружена государствами хоть и невеликими, но способными причинить реальный вред. С другой стороны, Бентивольо не был врагом в буквальном смысле слова, несмотря на его склонность перебегать из одного лагеря в другой в зависимости от сиюминутной выгоды, притом его всегда поддерживали французы. Нападая на него, Юлий II подвергал себя риску, который не вполне осознавал. И наконец, ничто не доказывало, что папа, сделавшись хозяином Болоньи, не решит пощадить Бентивольо, который захочет отомстить флорентийцам, ставшим худшими из предателей в его глазах. Юлий II сразу все понял: он немедленно предъявил Макиавелли письма Людовика, в которых тот безоговорочно одобрял поход против своей давней союзницы Флоренции, и заверил его: Бентивольо не останется жить в городе как обычный гражданин, а он, Юлий II, не позволит ему занять более высокое положение. Ничего другого сказано не было, но Макиавелли, следуя с того момента за папой по пятам, еще раз услышал от него тому подтверждение. При этом папа добавил, что он отказывается от помощи, которую ему предлагают венецианцы, поскольку они могут потребовать в ответ нечто, что не понравится флорентийцам…
Ознакомительная версия.
