В половине девятого я буквально вылетала из консерватории и за полчаса успевала добежать до работы. Вечером я снова торопилась в консерваторию — заниматься музыкально-теоретическими дисциплинами, историей музыки, специальными предметами.
Так и шла моя учеба на протяжении нескольких лет. Было трудно, но интересно. Конечно, такая нагрузка рано или поздно должна была дать о себе знать — у меня стали болеть руки: на работе я целый день чертила, рисовала эскизы, мышцы рук при этом были напряжены, а вечером я опять давала им работу, занимаясь на рояле. Но именно трудности тогдашних лет научили меня правильно рассчитывать время, использовать его так, чтобы успевать сделать многое, научили меня сочетать несколько видов деятельности. В конечном счете — научили меня выносливости, что потом помогало мне в моей певческой работе.
Занимаясь в консерватории, я тем не менее не переставала советоваться с Надеждой Матвеевной. Поначалу, когда я поступила учиться, она была как бы обижена — вероятно, тут проявилась своего рода педагогическая ревность. Понять это можно — ведь я была ее «вокальное» дитя, причем удачное. Но Надежда Матвеевна была умным человеком: она понимала, что мне хочется получить настоящее музыкальное образование, а не ограничиваться только отдельными уроками.
Когда теперь, по прошествии стольких лет, я задаю себе вопрос, могла ли бы я стать певицей, занимаясь только у нее, то с полной уверенностью отвечаю: нет. У своего консерваторского педагога Л. Ф. Савранского я получила то, что Надежда Матвеевна, при всем ее желании, не могла мне дать. Леонид Филиппович обладал большим опытом выступлений на оперной сцене, чувствовал ее масштаб, знал ее требования, и эти его знания, а также желание, чтобы и другие увидели во мне то, что видел он, оперный певец и артист, сделали свое дело — я стала оперной певицей, солисткой Большого театра.
На наших с ним занятиях он не стремился менять мою вокальную технику, с которой я пришла в консерваторию. Более того, когда у меня что-то не ладилось, он говорил: «У вас очень хорошо все получается с вашей Надеждой Матвеевной. Пойдите к ней и покажитесь». И я шла к ней. Такая постановка дела ее подкупала — тем самым признавались ее заслуги как педагога. Надежда Матвеевна там исправляла «зажим» в голосе, здесь не так звучавшую ноту — и все становилось на свои места. Я приходила к Леониду Филипповичу, и мы продолжали работать над очередным произведением. Вот такие это были люди! Никаких педагогических амбиций! Им была важна судьба ученицы, ее интересы, ее будущность! И я по сей день благодарна им за это.
Несмотря на двойную нагрузку — работа и учеба — мои вокальные успехи становились все более очевидными. Я начала участвовать в спектаклях Оперной студии при консерватории, где мы вполне профессионально готовили оперные партии. Моей первой работой была Ларина из «Евгения Онегина» Чайковского, затем я спела Весну и Леля в «Снегурочке» Римского-Корсакова, а в его «Царской невесте» последовательно подготовила партии Дуняши, Петровны и наконец стала готовить для диплома роль Любаши.
Готовила я и произведения камерного репертуара, начала участвовать в концертах. А в марте 1951 года состоялось мое первое выступление на радио. Подробности того, как работники радио «вышли» на меня, мне неизвестны. Возможно, кто-то из них услышал о том, что на вечернем отделение есть такая студентка, которая уже имеет одно высшее образование, работает архитектором, то есть ситуация не совсем обычная. А для журналистов всегда важно найти какой-нибудь интересный факт, какую-нибудь интересную судьбу. Хотя я вовсе не считаю свою тогдашнюю жизнь какой-то особенной — она была вполне обычной: работа, учеба…
Возможно, что журналисты обратились в деканат и там им посоветовали пригласить меня. Хотя, честно признаться, я не считала себя ах какой певицей — были студенты с голосами лучше моего. У нас в консерватории на виду были студенты — сталинские стипендиаты (получавшие повышенную стипендию имени Сталина). Тогда была такая форма поддержки способных студентов, успевавших по всем дисциплинам. Я же училась на вечернем отделении, стипендии там не получала и, таким образом, ничем не отличалась от других.
Тем не менее я согласилась выступить по радио, тем более что к нему у меня было очень хорошее отношение. Надо сказать, что в те годы, когда телевидение только-только пробовало свои силы, радио в нашей жизни играло большую роль. Тогда там работали по-настоящему высококультурные люди: мы постоянно слушали лучшие спектакли, по радио шли трансляции опер из Большого театра, лучших концертов из самых знаменитых залов, читали отрывки из классических произведений… А какие были детские передачи, особенно музыкальные! Многие свои музыкальные впечатления и познания я получила, слушая именно радио…
В том своем выступлении, которое транслировалось на Италию, я рассказывала о своей семье, о своей работе архитектора, об учебе в консерватории. И, конечно, пела — «Пимпинеллу» Чайковского, русскую народную песню «Ох, долга ты, ночь»…
Все чаще я стала задумываться над своим будущим — что выбрать? Даже учась в консерватории, Я еще не придавала значения самому этому факту, поскольку не собиралась быть певицей. Я просто получала удовольствие от пения, от того, что узнавала на занятиях, ходила на лекции по истории музыки, как в театр. И не было у меня в этом смысле никаких конкретных и далеко идущих планов.
Архитектура по-прежнему мне нравилась, но, все больше общаясь с людьми искусства, я уже начинала чувствовать, что в работе архитектора в то время было много такого, что далеко от настоящего творчества, — типовые проекты, типовые детали, даже мышление становилось типовым. Кроме того, в эмоциональном отношении я как бы раздваивалась: на службе был принят официальный стиль отношений, а приходя в консерваторию, я попадала совсем в другую атмосферу.
В то время, из-за недостатка жизненного и сценического опыта, я не могла видеть себя со стороны, не могла оценивать себя в певческом смысле, поэтому не могла судить, какая я. А к необходимости принимать решение меня подталкивали мои педагоги: выбор надо делать еще до окончания консерватории.
Однажды ко мне подошел заведующий кафедрой нашего факультета Николай Николаевич Озеров (отец известного спортивного комментатора, тоже Николая Николаевича), в прошлом замечательный тенор Большого театра. Мы с группой студентов стояли тогда около класса № 39 (оперного) и ждали объявления результатов экзамена. Н. Н. Озеров обратился ко мне: «Ну что, будем строить или петь?» И потом добавил: «Если бы не было таланта, тогда и говорить было бы не о чем. Большому кораблю — большое плавание. Такая жертва непростительна». По этому его отзыву обо мне я могла определить, чем я владею. И на всю жизнь запомнила слова Николая Николаевича.
