Шмалькальденский союз против религиозной и универсалистской политики императора Карла V. В начале Тридцатилетней войны саксонский курфюрст Иоганн Георг I поддерживал Габсбургов и Католическую лигу, что защитило территорию Саксонии от военных действий. Но в 1631 году, после ошеломляющих побед шведской армии короля Густава II Адольфа и вторжения сил имперского полководца Тили в Саксонию, Иоганн Георг перешел на сторону шведского короля. Гибель Густава Адольфа в Битве при Лютцене в 1632 году и поражение шведов в битве при Нордлингене в 1634 году вновь привели Иоганна Георга в лагерь императора Фердинанда II, с которым он заключил Пражский мир в мае 1635 года. За время Тридцатилетней войны население Саксонии (за исключением ее элиты), разоренной как шведскими, так и имперскими солдатами, уменьшилось в два раза. От экономических потерь она полностью оправилась только к концу столетия.
Во второй половине XVII века в Европе новым явлением становился мир «дворов и альянсов», который в политике, в экономике, в отношениях между государством и церковью, в культурной сфере и в науке довольно отчетливо провел черту между поздним средневековьем и Новым временем. Ориентиром и образцом для европейских государей являлось государство-двор Людовика XIV. Монополизация власти здесь достигла небывалых высот, и поэтому чаще всего с монархическим образом правления связывалось самое привлекательное для любого правителя состояние – статус монарха, способного мобилизовать имеющиеся ресурсы, усилить мощь государства и достичь престижа, хотя бы отдаленно напоминающего французский. В Версале воплощалась великолепная политическая культура сильной административной монархии. Французский абсолютизм был не просто стилем, а средством воздействия. Двор Короля-Солнце являл собой своеобразную модель «метрополии», обязательную для подражания «местными артистами», представляя собой как окружение и местопребывание короля, так и эффективный государственный аппарат. Французский король не только заставил, но и привлек дворян ко двору, при котором превыше всего ценились искусства, высший церемониал и остроумная беседа.
В подражании Версалю Европа проявляла различную степень энтузиазма, и по сравнению с высоким качеством достижений Людовика XIV многие иностранные дворы казались провинциальными. Его всепроникающее влияние выразилось в повсеместной моде на все французское и в роли французского языка как международного средства общения, дипломатии и культуры. Имперский рейхстаг сделал даже попытку бороться с этим подражанием: согласно постановлению от 1689 года французским агентам запрещался въезд в пределы Империи, а князьям – держать слуг-французов. Впрочем, эти меры были временными и во многом обусловленными молниеносным и жестоким вторжением Франции в Пфальц в 1688 году [116].
Молодой энергичный курфюрст моментально сориентировался в реалиях своего времени, обратив пристальное внимание на то, что многое в европейской политической культуре зависело от репрезентации власти. Насколько умело и тонко он умел подать себя в различных условиях, показало время. В любом случае, для него было высшим комплиментом, когда однажды его любовница французская балерина Дюран сказала ему: «Vous êtes tout français!» (Вы настоящий француз!) Он, как и многие другие немецкие князья, считал себя польщенным, когда любой представитель Версаля удостаивал своим посещением его двор и величал его «кузеном короля».
Социальное поведение Фридриха Августа демонстрирует трансформацию традиционных принципов саксонских курфюрстов со времен Тридцатилетней войны. В первой половине столетия барокко династия Веттинов, как и саксонское дворянство, являлась лишь частью громадной социальной системы, именуемой Священной Римской империей. В век конфессионализации, связавший воедино религию и политику (вторая половина XVI – первая половина XVII века), и религиозного раскола, в условиях разрыва традиционных связей с католической элитой и становления новых вероисповеданий Веттины и их подданные были вынуждены перестраиваться, адаптироваться к менявшимся условиям, но эта адаптация совершалась с опорой на прежние устои. Тогда было положено начало лютеранской религиозно-культурной общности, связанной с единством власти, общества и веры. Несмотря на то что в Империи каждый князь стремился стать курфюрстом, а каждый курфюрст – королем, Тридцатилетняя война обнажила тягу целого поколения к привычным основам повседневной жизни [117]. Как видно, ситуация изменилась уже спустя два десятилетия.
В начале своего правления Фридрих Август занялся собственным возвышением в мире государей Европы. Для этого были два взаимосвязанных пути – война и обретение короны, а окрылял саксонского курфюрста захватывающий воображение пример возвышения Оранской династии в лице статхаудера Нидерландов Вильгельма III, ставшего в результате Славной революции 1688 года английским королем. Феномен регализации особенно проявится в первые десятилетия XVIII века. Тогда в королевский пурпур оделись многие: Гогенцоллерны в Пруссии, Ганноверы в Англии и Савойский дом в Италии. Энергия и целеустремленность молодого Веттина сделала его королем в Польше еще в конце столетия барокко, вслед за Вильгельмом Оранским в Британии, которым он восхищался, пожалуй, не меньше, чем французским королем. Едва став курфюрстом, он с готовностью предоставил Вильгельму III саксонские войска для войны с Францией, а в 1695–1696 годах участвовал в войне против Турции, командуя объединенными имперско-саксонскими силами в Венгрии. Его отца называли саксонским Марсом, самого Фридриха Августа стали именовать саксонским Гераклом и Самсоном, а турки даже окрестили его «Железной рукой» – почти так же, как они называли его будущего противника и кузена Карла XII Шведского – «Железная голова». Август всегда мечтал стать великим завоевателем. Тем не менее вся слава успехов в этой кампании досталась принцу Евгению Савойскому, разгромившему в 1697 году турок при Зенте. В тот момент молодого курфюрста отвлекло другое, более важное дело [118]. Он включился в борьбу за польский трон, тем более обстоятельства благоприятствовали и даже подталкивали к действиям.
После смерти Яна III Собеского 17 июня 1696 года в Польше начался бурный период межкоролевья. На престол претендовали многие, и Речь Посполитую ждали полноценные выборы, в которых, как никогда ранее, активно участвовали другие державы. Список кандидатов был таков: сын покойного короля Якуб Собеский; его брат Александр Собеский; герцог Лотарингский Леопольд Иосиф, племянник императора Леопольда I; маркграф Людвиг Баденский; Ливио Одескальки, герцог Браччано, племянник папы римского Иннокентия XI; и даже гетман Яблоновский, дядя будущего «второго короля» Польши Станислава Лещинского. Но главными претендентами были Франсуа-Луи, 3-й принц де Конти, известный как Великий Конти, и саксонский курфюрст. Выборы нового короля раскололи Речь Посполитую на фракции и посеяли новые противоречия в Европе, только пережившей Девятилетнюю войну и готовившуюся к борьбе за испанский трон на западе и за Балтику на северо-востоке.
Параллельно польским событиям проходил мирный конгресс в Рисвике, где больше всех «мутил воду» император Леопольд, требовавший, чтобы Франция возвратила Империи Страсбург и Нижний Эльзас. Столь жесткая позиция обусловливалась не только выбором между тезисом о немецком Рейне и теорией о французском Эльзасе. Существовал еще один casus belli (повод к войне): если французский кандидат займет польский трон, это существенно нарушит равновесие сил в Европе.
