позиции, но традиции шляхетской вольницы оказались сильнее. Кроме короля и Речи Посполитой (Республики), действовавших чаще всего в противоположных направлениях, в стране существовали многочисленные фракции шляхты, которые возглавлялись крупнейшими магнатами. Эти фракции проявляли самостоятельность и во внешнеполитических вопросах и нередко вступали в вооруженные конфликты друг с другом. Так, Великое княжество Литовское переживало гражданскую войну, и одна из воюющих сторон, возглавляемая магнатами Бенгтом и Казимиром Сапегами, не раз взывала к шведской помощи, поскольку сторонники Августа во главе с Григорием Огинским и Михаилом Вишневецким одерживали в этой войне верх.
До конца своей жизни Августу так и не удалось создать в Польше влиятельную фракцию сторонников сильной королевской власти. Однажды гетман Станислав Ян Яблоновский на его вопрос, почему тот не информирует его обо всех воинских делах, ответил: «А много есть дел, Ваше Величество, о которых гетман королю отчет давать не должен». Не случайно впоследствии Август посетовал: «Если бы я раньше сориентировался, что за отношения у вас на самом деле, то ни за что не потребовал бы короны, только гетманской булавы». В 1726 году сейм вынес решение о нерушимости права liberum veto, а в 1732 году назло Чарторыйским, к которым благоволил король, просил послов Петербурга и Вены о помощи против него [123].
Тем временем в Европе назревали две войны – Северная и война за Испанское наследство. Не будем гадать о том, как бы изменились ход и результаты войны за Испанское наследство, если бы Август Сильный не стал польским королем. Но результаты Северной войны определенно могли стать иными. Саксонского курфюрста уже бы не интересовали проблемы северо-востока Европы, и он не вступил бы в союз с русским царем. Возможно, Петр I не решился бы в союзе с одной Данией воевать против Швеции за Балтику. А если бы и решился, то результаты войны с Карлом XII могли быть для России удручающими, поскольку шведский король, состоявший в союзе с Людовиком XIV, вряд ли бы «гулял» по Польше, когда на ее троне сидел бы французский ставленник. Стокгольм уже попал в финансовую зависимость от Франции, и Версаль откровенно рассматривал его в качестве клиента.
Как король Польши Август II Сильный устраивал Империю и Россию, но никак не Швецию или Францию. Дипломатическая и военная «возня» вокруг Речи Посполитой крепко связала интересы всех коалиций в испанском и северном конфликтах. Сама де Польша стала идеальной территорией для свободных прогулок любого иностранного войска и для его содержания за счет разобщенного населения. Политическая анархия особенно усилилась во время Северной войны. Постоянная междоусобица была благодатной почвой для вмешательства иностранных дипломатов, и не только соседних государств. Польские магнаты часто ставили личные амбиции выше государственных интересов, и во время крайней внешней опасности страна была не в состоянии организовать свою оборону, что и произошло при вступлении в Польшу армии «Северного Александра» Карла XII [124].
Казус Лещинского и водоворот Северной войны
«Истинный философ не должен ни слишком возвышать, ни слишком унижать в своем мнении какое-либо звание. Он должен наслаждаться удовольствиями жизни, не будучи их рабом: богатством, не прилепляясь к оному, почестями без гордости и хвастовства. Он должен претерпевать несчастия без боязни и без надменности; почитать ненужным все то, чего он не имеет, и достаточным все, что имеет». Считается, что эти слова принадлежат одной из самых заметных фигур европейского масштаба первой половины XVIII века – дважды польскому королю и герцогу Лотарингскому Станиславу Лещинскому [125]. Мало сомнений в том, что их автор имел в виду прежде всего самого себя.
Образ этого человека, отраженный в немногочисленных биографиях, по сравнению с другими известными историческими личностями противоречив и больше предстает в русле политической или региональной конъюнктуры. В целом же в литературе имя Лещинского упоминается довольно часто. Отечественные авторы его не жалуют, точнее, в большинстве своем относятся к нему скептически или нейтрально, как к фигуре исторически второстепенной. «Незаконным королем польским» называл Станислава еще Феофан Прокопович, а его политику – «неистовством, вероломством и безстудством». В 1734 году Прокопович посвятил Лещинскому эпиграмму, в которой отмечал, что слава дважды торопилась в его «дом», но «не дошла и стала» [126]. «Лещинский действительно мог нравиться: он был молод, приятной наружности, честен, жив, отлично образован, но у него недоставало главного, чтоб быть королем в такое бурное время, недоставало силы характера и выдержливости», это человек, не обладавший «…ни блестящими способностями, ни знатностию происхождения, ни богатством…», – отзывался о Станиславе С. М. Соловьев [127]. Малоизвестный шляхтич, «мягкий и уступчивый» ставленник Карла XII, а затем и Людовика XV, «дубликат» польского короля – самые распространенные характеристики Лещинского российских историков вплоть до сегодняшнего дня. При этом их внимание ограничивается рамками его военно-политической деятельности [128]. В отечественной литературе исключением из этого правила можно считать позицию Ф. В. Булгарина, который подчеркивал, что для большинства избранных королей Польша была чужой страной. Только Станислав Лещинский стремился править страной не в личных интересах, а на благо народа. По его мнению, Лещинский был последним королем, который пытался предотвратить падение польского государства [129].
В зарубежной литературе ситуация несколько иная. Специальные работы о Станиславе Лещинском принадлежат перу французских и польских историков. Современники польского короля во Франции характеризовали его как фигуру положительную и многогранную, что связано как с политической линией Версаля, так и с политико-просветительской деятельностью Лещинского в Европе. «Энциклопедия» Дидро и д’Аламбера оценила его жизнь как выдающуюся и достойную подражания. Вольтер, для которого Польша была частью Сарматии (позднеантичное название Восточной Европы, основным населением которой были сарматы), познакомился с Лещинским в 1725 году и много общался с ним в его резиденции в Люневиле в 1748–1749 годах. Французский просветитель часто упоминал Лещинского в своих сочинениях. В «Истории Карла XII» (1731) он предстает героем, философом и справедливым государем, противостоящим орлам России и Австрии. После Полтавской битвы Станислав, превосходя Карла умом и интеллигентностью, мобилизовал дезорганизованные силы как мог, чтобы самому защищать то, что бросил шведский король. Тем не менее как в «Истории Российской империи правления Петра Великого», так и в «Истории Карла XII» Вольтер, возвышая Станислава над шведом, подчеркивал, в конечном итоге, превосходство того, кто основал Петербург, над тем, кто украсил Нанси. Лещинский у него – человек разумный и дружелюбный, образец религиозной терпимости, покровитель искусств и наук. Управляя Лотарингией, он сделал больше всех «сарматских» королей на берегах Вислы. Со временем просветитель пришел к выводу, что спасителем отчизны король Станислав быть не мог, противостоя могущественным силам и политическому союзу Станислава Августа Понятовского и
