«Твой друг и брат, слуга и раб, Григорий Варсава Сковорода — Даниил Мейнгард».
Краткая встреча Ковалинского со Сковородой после возвращения из-за границы— последняя перед почти двадцатилетней разлукой. Для дружбы их наступили новые испытания — несравненно более серьезнее, чем в харьковские годы. Тот самый «свет», об опасностях которого Сковорода непрестанно твердил в письмах ученику и в беседах с ним, теперь все чаще стал являться перед Коваленским, и не в образах, не в грезах, а наяву.
Кирилл Григорьевич Разумовский, оставшись очень доволен исполнительностью, проявленной молодым Коваленским за границей, способствовал ему устроиться при канцелярии могущественного Потемкина, с которым бил в приятельских отношениях. Это с его стороны был жест щедрый, хотя и не без задней мысли: свой, надежный человек на бойком бюрократическом поприще мало ли для каких нужд может пригодиться.
С этого времени карьера Ковалинского во многих чертах делается похожей на карьеру каврайского ученика Сковороди — Памлтного нам Василия Томары. Одно время они даже служат вместе: «Томара Василий Степанович здесь со мною, в одной команде, при князе Потемкине, подполковником; и я тоже. Он кланяется Вам».
Как и Томара, Ковалинский заводит знакомства не только в военных, деловых, но и в литературных кругах столицы. Однажды в канцелярию князя Потемкина наведался капитан-поручик Гаврила Романович Державин, будущий «певец Фелицы», который в это время был занят, впрочем, весьма прозаическим долом — клопотами о произведении в полковники. Ковалинский, как глава канцелярии, всячески помогал симпатичному просителю в его предприятии, и, хотя звания Державину так и не дали, они друг друга запомнили, и впоследствии Ковалинский стал вхож в дом знаменитого поэта. Тут, кстати, небезынтересно будет упомянуть благодаря этому знакомству Державин первым из русских литераторов профессионалов заинтересовался личностью и философскими трудами Сковороды: в самом конце XVIII века для его библиотеки была заказана писарская копия с биографии философа, сочиненной Ковалинским.
Приятельские отношения по помогали, однако, поэту в свое время слегка полунамеком, «зацепить» Ковалинского и его супругу: в знаменитой оде «На счастие» есть строка о модных тогда в столице сеансах гипнотизирования «девиц и дам» — строка, имевшая в виду в первую очередь госпожу Ковалинскую.
Итак, бывший мечтательный мальчик теперь, преобразившись во влиятельного чиновного мужа, прочно и широко зажил в северной столице. Он счастливо женился, кроме городского дома, приобрел еще и особняк вблизи Петергофа, с садом и оранжереями, откуда в летние месяцы позволял себе лишь два раза в неделю наведываться в город по должностным делам; он завел обычай расточительного гостеприимства, и кто только не бывал в его доме, вплоть до гастролирующего по Европе магнетизера, который, к удовольствию публики, так искусно усыпил супругу Михаила, что она говорила во сне о вещах и событиях, о коих доныне и понятия не имела; он увлекся, например, и собиранием коллекции древних документов, в чем немало преуспел, ибо мог похвастаться среди знатоков подлинными царскими письмами — Петра I, Алексея Петровича, Екатерины I, Анны Иоанновны; он и в чтении не отставал от новейших веяний — из французов предпочитал Руссо, Боннета, из немцев — Геллерта, из англичан — Юнга; не ускользнули от его глаз и сочинения господ масонов, чужестранных и местных; он изредка и сам отдавал дань музам, впрочем, не бескорыстную (две составленные, им оды и честь Екатерины II были даже опубликованы; он и к наградах не был обойден, получив во благовременье Святого Владимира четвертой, а затем и Анну первой степени, — и все это, похоже, была вполне родственная ему стихия. Ну что ж, что в юности, прогуливаясь по окраинам тихого городка плечом к плечу с восторженным чудаком-наставником, он мечтал об уединенном поприще для духовного самопостижения, — мало ли кто и о чем мечтает в юности! Когда же и помечтать о светлом, чистом, бескорыстно-пламенном и идеальном, как не в юности!
Значит, зря ты так старался, Григорий Саввич, готовя себе в юном друге единомышленника и духовного сына? Значит, не впрок пошли ему откровения твоих взволнованных речей, устных, письменных?
Теперь Михаил и писал то Сковороде ран и несколько лет, будто выныривая на милым миг ни небытии, да и писал не о главном: посылаете подарки, такие-то и такие-то.
Лишь иногда прорывалось что-то:
«Я пустился паки в здешнее море, да удобнее к пристани уединения достигну. Все прискучает. И великая, и славная, и дивная — суть ничто для сердца человеческого».
Аа, вот и затосковал мальчик! Но зачем же тогда «паки» в море пустился, если по берегу тоскуешь?
Опять молчал Петербург — долгих четыре года. Но каким же праздником для Григория Саввича было следующее письмо! «Мне крайне хочется, писал Михаил, — купить в украинских сторонах место, по склонности и по любви моей естественной к тихому провожденею жизни… Если бы сие удалось, то, удалясь от всего, уединился бы и просил бы Вас разделить остаток жизни вместе».
Выходит, не напрасно все-таки они встретились на земле, и не на каменистую почву сеял сеятель семена свои!
Но потом опять два года не было от Ковалинского вестей. И ждал учитель, и уставал ждать, и обижался, и обижаться уставал. А вдруг оказалось, что обижаться-то было грех.
«Теперь все мои привязанности к столице и большому свету кончились: я лишился сына семилетнего, который один был у меня и скончался сего марта, 26го числа. Он составлял привязанность к службе и здешнему пребыванию. Без него все сие не нужно. Скорбь моя служит мне руководством к простоте жизни, которую я всегда внутренне любил, при всех моих заблуждениях разума. Я осматриваюсь, как проснувшийся от глубокого сна. Ах, друг мой! Я часто привожу на память тихия и безмятежныя времена молодых лет, которых цену, доброту и красоту отношу к дружбе твоей».
И опять напоминал Михаил, что не оставляет его мысль о покупке какого-нибудь именьица в местах, где обитает мы но Сковорода, и что вроде бы уже приискал он деревню и Харьковском наместничестве, да не состоялась из за интриг соседних помещиков.
А через полгода — весть о новом плане: «Я покупаю у Шиловского Николая Романовича село Кунее, в Изюмской округе. Сказуют, что места хорошие там; а ты бы еще собою мне сделал оныя прекрасными».
Но и этот план не осуществился.
Увидеться они смогли только на три месяца до смерти Григории Саввича. Но об этой встрече, о поздней но не смотря ни на что, плодоносной осени их взаимной дружбы пока рассказывать рано, потому что и так слишком далеко ужо мы отошли от стен Харьковского училища.
