его, подобно тому, как осудил раньше Нерона, Иуду или Пилата. Значит, писать уже более нечего, и для какой цели буду я стараться переменить мнение людей?
Но ради исторической правды я должна сказать, как и почему он имел некоторое влияние в жизни государя и государыни. Сперва надо объяснить, кто был Распутин. Не монах, не священник, а простой «странник», которых немало на Руси. Их величества принадлежали к разряду людей, верящих в силу молитвы подобных странников. Государь, как и его предок Александр I, был всегда мистически настроен; также мистически настроена была и государыня. Но не следует смешивать мистическое настроение со спиритизмом, верчением столов, вызыванием духов и тому подобным. С первых дней моей дружбы с государыней, в 1905 году государыня предупредила меня, что если я хочу быть ее другом, то я должна обещать ей никогда, никогда не заниматься спиритизмом, так как «это большой грех». На это я ответила, что государыня может быть спокойна, так как я этим вопросом никогда не интересовалась. Государыня с интересом читала религиозные книги на всех языках, интересовалась религиями всего мира, читала переводы книг персидских и индийских религий и т. д. Первая книга, которую она дала мне в 1905 году, носила название «Les amis de Dieu» [47], сочинение XIV столетия. Я тогда с трудом одолела эту книгу. Их величества говорили, что они верят, что есть люди, как и во время апостолов, не непременно священники, которые обладают благодатью Божией и молитву которых Господь слышит. К числу таких людей, по их мнению, принадлежал и М. Philippe, доктор философии, француз, который бывал у их величеств. Они познакомились с ним у великой княгини Милицы Николаевны, и он умер до моего знакомства с государыней. Я не знала его лично и потому не могу о нем судить. Я только слышала от их величеств, что М. Philippe до своей смерти предрек им, что у них будет «другой друг, который будет с ними говорить о Боге».
Впоследствии появление Распутина, или Григория Ефимовича, как они называли его, они сочли за осуществление предсказания М. Philippe’a об «ином друге». Григория Ефимовича ввел в дом великих княгинь Милицы и Станы епископ Феофан, который был очень заинтересован этим необыкновенным странником. Их величества в то время находились в тесной дружбе с этими великими княгинями. По рассказам государыни, их поражали ум и начитанность великой княгини Милицы Николаевны, которую близкие считали чуть ли не пророчицей. У нее их величества познакомились с Распутиным, и там же они стали с ним изредка видеться. Ее величество рассказывала мне о глубоком впечатлении, которое произвел на них сибирский странник, – да и не только на них одних. Она рассказывала о том, как Столыпин позвал его к себе после взрыва в его доме – помолиться над его больной дочерью.
За месяц до моей свадьбы ее величество просила великую княгиню Милицу Николаевну познакомить меня с Распутиным. Приняла она меня в своем дворце на Английской набережной, была ласкова и час или два говорила со мной на религиозные темы. Помню, что я очень волновалась, когда доложили о приходе Распутина. «Не удивляйтесь, – сказала она, – я с ним всегда христосуюсь». Вошел Григорий Ефимович, худой, с бледным, изможденным лицом, в черной сибирке; глаза его, необыкновенно проницательные, сразу меня поразили и напомнили глаза о. Иоанна Кронштадтского.
«Попросите, чтобы он помолился о чем-нибудь в особенности», – сказала великая княгиня по-французски. Я попросила его помолиться, чтобы я всю жизнь могла положить на служение их величествам. «Так и будет», – ответил он, и я ушла домой.
Через месяц я написала великой княгине, прося ее спросить Распутина о моей свадьбе. Она ответила мне, что Распутин сказал, что я выйду замуж, но счастья в моей жизни не будет. Особенного внимания на это письмо я не обратила.
Приблизительно через год я вновь встретила Распутина в поезде по дороге в Царское Село. Он ехал навещать семью одного из офицеров охраны. Но, спросит читатель, когда же он стал таким, каким знает его весь мир? Когда приобрел он такое исключительное влияние? Чтобы ответить на этот вопрос, надо подробно описать моральное состояние русского общества этой эпохи, вполне ненормальное и доходившее до истеричности. Скажу об этом впоследствии, а теперь в виде подтверждения своих слов расскажу, что я лично пережила после того, как меня арестовал Керенский весной 1917 года, и я предстала в первый раз перед Чрезвычайной Следственной комиссией Временного правительства.
Меня вывели полумертвую, после долгого заключения, из камеры № 70 Трубецкого бастиона в комнату, где сидели за огромным зеленым столом человек 20 мудрых старцев-судей, грозно взиравших на мою особу. Вблизи стола какие-то барышни-машинистки в нарядных кофточках переговаривались и потихоньку хихикали. Я же сидела одна против них на скамье подсудимых, окруженная вооруженными солдатами, терла виски, так как голова нестерпимо кружилась от голода и душа разрывалась от невыплаканных слез. «Итак, скажите нам, – спросил председатель этого мудрого собрания, – кого Распутин называл цветком?»
Или я сошла с ума, сидя в Трубецком бастионе, или они все сошли с ума, но я никогда не забуду этого вопроса. Я смотрела на этого человека, ничего не отвечая, и взгляд ли мой удивил его, или вопрос, который он мне задал, показался ему не столь важным, но он замолчал. После перешептывания последовал второй вопрос. «Это что за секретная карта, найденная у вас при обыске?» – грозно спросил один из судей, протягивая мне меню завтрака на «Штандарте» от 1908 года, на оборотной стороне которого было обозначено расположение судов во время смотра в Кронштадте. Маленькой короной было обозначено место стоянки императорской яхты. «Посмотрите на год, – ответила я. – Правда, 1908-й?»
Третий вопрос: «Правда ли, что бывшая государыня не могла без вас жить?» Зеленый стол с судьями кружился в утомленных глазах… Я отвечала: «Ах, господин председатель, как может счастливая мать и жена не жить, не видясь с подругой?!»
«Можете идти», – сказал председатель, приказав содержать меня еще «строже», так как я не хотела «говорить» на допросе. Вот пример умственного состояния до и после революции. Вопрос о Распутине очень похож на этот допрос. Распутиным воспользовались как поводом для разрушения всех прежних устоев; он как бы олицетворял в себе все то, что стало ненавистным русскому обществу, которое, как я уже писала, утратило всякое равновесие; он стал символом их ненависти. И на эту удочку словили всех – и мудрых, и глупых, и бедных, и богатых. Но громче всех кричала аристократия и великие князья, и
