— Разница между правительством и тележурналистами состоит в том, что, когда вы подходите к окну, вы видите зеркало, а мы — улицу. И поэтому у нас разное восприятие.
— Ну, ты это брось, — вмешался Черномырдин. — Что, вы лучше всех знаете жизнь?
— Не лучше. Мы просто к ней ближе.
Диалектический тезис о единстве и борьбе противоположностей перестал устраивать власть.
Пятнадцатого числа, выступая перед средствами массовой информации в Екатеринбурге, президент уже не в первый раз обрушился на Российское телевидение, обвинив компанию в предвзятом взгляде на реформу и на основы государственности России. Все это он назвал привычным для обкомовской лексики Ельцина словом «чернуха». Президент прибыл на родину и с максимальной долей раскованности выплеснулся перед согражданами, желая повторить «хорошего» Ельцина, строгого и справедливого. Выступая перед журналистами, президент построил свою речь в виде вопросов самому себе и одновременно аудитории: «Попцов гонит чернуху, не выполняет президентские указания. Что я должен сделать? Снять Попцова?!» Трудно сказать, как реагировал зал. Я там не был. Возможно, слова президента потонули в буре оваций, возможно, были встречены молчанием.
Другое важно. Конфликт, случившийся тремя днями раньше, в пятницу. Президент встречался с главами регионов. На этой встрече глава кемеровской администрации Кислюк, поддакивая президенту, вдруг заговорил о неуважительной манере, в которой президент показывается на Российском телевидении. Реакция была мгновенной, из чего было ясно, что спектакль был отрепетирован клевретами. «Нет проблем, снимем», — отрезал президент и дал поручение Виктору Илюшину подготовить проект указа. Сколько их было, этих указов относительно Попцова? Четыре, пять, шесть? С исходящими номерами и без них…
Как рассказал мне Эдуард Сагалаев, назначенный новым председателем ВГТРК, Олег Сосковец, характеризуя ситуацию, заметил, что вопрос о Попцове возник не сегодня и не вчера. Он поднимался и 21 сентября 1993 года, сразу после известного указа президента за номером 1400 о роспуске парламента. Указ готовился в строгой тайне. Возможно, впервые этот замысел удался. Я, достаточно информированный человек, об этом ничего не знал. Предстоял мой доклад на сессии Европейского вещательного союза в Вене, и было принято решение, что я улетаю на три дня. Когда прилетел в Вену и вошел в гостиничный номер, тут же раздался телефонный звонок нашего корреспондента в Германии Славы Мостового, который мне сообщил, что часом раньше, когда мы еще были в самолете, президент огласил свой знаменитый указ о роспуске парламента. Я тотчас дал команду, чтобы мне немедленно зарезервировали билет на самолет в Москву. Рано утром я улетел. Доклад, разумеется, не состоялся. Я отсутствовал в Москве чуть больше 12 часов. Но за это время многое случилось, то, что заставило меня более трезво взглянуть на президентское окружение. Как, впрочем, и на своих непосредственных помощников по компании. Вообще, начиная с сентября 1993 года, когда я вернулся из Австрии и узнал, как был истолкован мой телефонный разговор с Анатолием Лысенко, от которого я узнал все подробности президентского указа № 1400. Помнится, тогда я задал Лысенко один вопрос: «С какого момента начинается действие указа?» «С двадцати часов, — ответил Лысенко. — В восемнадцать у нас «Парламентский час». — «Ну что ж, — сказал я, — давай пропустим в эфир «Парламентский час», а с 20 часов какие-либо выступления распущенных парламентариев должны быть прекращены. Я думаю, это будет и законно, и логично». Лысенко стал ворчать: «Зачем?» — «Потому что мы не только государственное, но и демократическое телевидение», — ответил я. Почему я настаивал на таком решении? Да никакого особого решения-то не было. А было точное соблюдение указа. Я понимал, что указ не безупречен. Я поддерживал действия Ельцина и, как его сторонник, страшно переживал, когда он совершал ошибки. Будучи членом парламента и очень хорошо зная Руслана Хасбулатова, я мог предположить ответные действия парламентариев. Как я потом понял, Лысенко не стал выполнять мое решение, и парламентская передача с эфира была снята. По существу, это можно считать мелочью, если бы на следующий день Владимир Шумейко (в ту пору первый вице-премьер) не обвинил меня в нелояльности президенту, сославшись на мое якобы указание заместителям поддерживать Хасбулатова. Нелепость обвинения была настолько очевидной, что я рассмеялся.
— Напрасно смеешься, — сказал зло Шумейко, — ты не один руководишь компанией. Мы столь же успешно можем решать все вопросы и с Анатолием Григорьевичем Лысенко.
Мне рассказывал впоследствии Михаил Полторанин:
— Тот телефонный разговор взволновал Лысенко, и он решил посоветоваться с Александром Коржаковым. Я был в Останкино у Брагина. Вдруг раздался звонок Коржакова. Он попросил меня подготовить проект указа о твоем снятии.
— И что ты ответил ему? — спросил я.
Полторанин лукаво хихикнул:
— «Саша, вы там все с ума посходили». — Потом помолчал и вдруг спросил: — А что, ты специально улетел в Австрию, чтобы в момент этих событий не быть в Москве?
— Ну конечно, продуманно, специально. Потому и вернулся через 12 часов.
— Точно, — сказал Полторанин и, ткнув меня кулаком в бок, рассмеялся.
По этому поводу у нас не было никаких особых объяснений с моими замами. Два-три малозначительных возмущения с моей стороны, вот и все. Это был мне урок. Команда — это не сумма подчиненных, профессиональных и исполнительных. Команду делает командой только единомыслие. И Лысенко я понимаю. В тот момент ему пришлось оказаться один на один с властью. Обычно в этой роли выступал я. Он избрал более простой путь. Он сказал власти, что не согласен с мнением Попцова.
Именно в эти дни в компании работала ревизионно-финансовая комиссия, возглавляемая депутатом Верховного Совета Михаилом Астафьевым. Как о нем однажды написали «Московские новости»: человек с внешностью пьяного мушкетера. Образ смешной, но не точный. Образ вне психологии. Миша Астафьев человек и коварный, и амбициозный, как большинство людей небольшого роста. А еще Миша политически завистлив. Он зачинатель то ли кадетского, то ли эсеровского движения, сверхмалочисленного и вечно к кому-то примыкающего. Он вызвался работать в комиссии и был ее идеологом. Астафьев был преисполнен желания употребить власть, накопать компромата и снять меня.
— Через две недели, сударь, здесь будет работать уже другой человек, ядовито пообещал он мне, — и никакие действия вашего Ельцина нам не указ. Вы же, уважаемый, назначены Председателем Верховного Совета. Он и проведет отсечение вашей головы. Надеюсь, вы не сомневаетесь, что инициатором ревизионного наезда является Руслан Имранович. Хотите, я вам расскажу, как меня напутствовал Юрий Михайлович Воронин?
