Тот человек, что написал донос на отца в 36-м, и в оккупацию продолжал издеваться над его семьей. Мать с детьми за двадцать с лишним километров приносили с озера Маныч соль. Выпаривали из воды, сгребали, везли на тачке — как-то надо было жить… И вот этот человек их караулил, забирал соль и переворачивал тачку. Даже гитлеровцы так не издевались, как этот гад.
Отец потом этого человека встретил и, так скажем, крепко его потряс. Дал понять, что не простит ему ни доносов, ни издевательств, ни сотрудничества с оккупантами. В то время все это воспринималось куда острее. Наверное, отец за себя не ручался. Боялся, что рано или поздно просто убьет подлеца, если встретит его на улице.
А что потом? Опять тюрьма?..
Поэтому сразу после войны, когда отец окончательно вернулся домой, вся семья Куликовых перебралась в расположенный неподалеку поселок Айгурский. Там я и родился.
* * *
Одной из самых замечательных черт отцовского характера являлось его сострадание к любому бездомному, беспризорному человеку, какой только мог встретиться на его пути. В то время было много солдат, которые, вернувшись на родину после победы, не находили ни дома, ни близких. Бывало, что село разрушено, кто-то из родных погиб, а кого-то разметало по стране… Те, кому не на что и не на кого было надеяться, просто разворачивались на пепелище и брели куда глаза глядят.
Отец, устроившись на работу шофером, колесил на полуторке по всему Северному Кавказу и часто встречал таких вот неприкаянных людей. Одним легко одалживал деньги: «Когда-нибудь завезешь…», других уговаривал ехать с собой, чтобы те могли устроиться, ожить душой на новом месте. Сколько помню, всегда в нашем доме было многолюдно. Иногда по пять-шесть человек одновременно жили у нас месяцами, пока определялись на работу в совхоз или строили временное жилье. Мама, указывая на отца, иногда даже шутила на украинском языке: «Дэ у чорта не визьмэ, всэ до дому тягнэ…» Но никогда не высказывала недовольства. Наверное, понимала, что в тюрьме или на войне кто-то также помогал ее мужу в трудную минуту.
Наоборот, всегда наши постояльцы были сыты и обстираны. Наверное, в крови у бывших переселенцев были взаимопомощь, гостеприимство, доброжелательность к любому путнику. Без этого на новом месте было просто не выжить. Помню, наезжавшие время от времени чабаны-даргинцы часто оставляли в нашем дворе и повозки, и лошадей. Пока они ходили по рынку, мама щедро рвала в саду целые корзины фруктов. Летом — сливы, абрикосы, вишни. Осенью — виноград. Эти даргинцы варили варенье, а от чистого сердца могли в следующий раз привезти барана. Не было в этом никакой денежной выгоды. Просто добрососедство.
Деревянные полы в доме делали уже на моей памяти, в начале шестидесятых годов. В наших местах лес, доски — дорогое удовольствие. Не каждый себе мог это позволить. И хотя отец работал сутки напролет и неплохо по тем временам зарабатывал, каждый рубль и каждый кусок хлеба доставались ему нелегко. Крестьянский уклад жизни, не терпящий праздности, был привычен и нам, детям. Никогда не помню маму спящей. Я встаю — она уже на ногах, ложусь — она еще работает. Ну ладно, я все же родился после войны. Уже было попроще. Вырос, что называется, при живом отце. А каково было ей, когда осталась она одна с тремя детьми? Работала в колхозе, потом поваром в районной больнице, чтобы кто-то из ребят хотя бы время от времени мог перехватить миску казенной каши…
Старшие мои братья росли, как полагается, настоящими деревенскими мальчишками военной поры. То снаряды откуда-нибудь притащат, то лошадь трофейную домой приведут. В безотцовщине каждый из них ковал свой характер, как того требовала улица и правила того времени. Василий после войны и вовсе убегал из дома с какой-то бродячей группой. Через два месяца его задержали под Харьковом, вернули домой в сопровождении милиционера и сдали отцу под расписку.
Каждому из своих братьев я благодарен, от каждого многому научился.
Родившийся самым последним (в 1946 году отцу был 41 год и 38 — маме), да еще после тех испытаний, которые выпали на долю моей семьи из-за отцовского ареста и войны, я, конечно, не мог не ощущать разницу в возрасте и в мировоззрении, которая была между мной и старшими братьями.
Родившийся в 1927 году, Тимофей даже успел принять участие в войне с Японией в 1945 году. Когда в 1944 году пришла повестка, мама отвела его в военкомат, располагавшийся в селе Дивное. Отступавшие год тому назад немцы взорвали мост через реку Калаус, и щуплому от недоедания Тимофею трудно была преодолеть ее вброд. Тогда мама взяла этого «защитника» Родины под мышку и так перенесла на противоположную сторону реки.
Тимофей отслужил в армии семь лет, а, вернувшись, до пенсии работал в милиции. Что много лет спустя давало основание другому моему брату, Федору, работавшему председателем колхоза, шутливо напоминать мне — офицеру, и Тимофею — старшине милиции, — что мы по сравнению с ним, народным кормильцем, обыкновенные бездельники.
Мы очень его любили и горевали, когда он умер.
Федор оставил о себе добрую славу в наших родных краях. Окончил сельскохозяйственный институт, работал председателем двух колхозов, был председателем райисполкома.
Но не его должности, а глубокая житейская мудрость, которой отличался Федор, делала его в наших глазах чрезвычайно авторитетным человеком. Лично я обязан ему очень многим: это он требовал от меня очень серьезно относиться к учебе и очень радовался моим успехам на этом поприще.
Василий продолжил отцовское дело: стал профессиональным водителем. Причем очень квалифицированным. Когда бываю в Ставропольском крае, обязательно езжу только с ним.
И по возрасту Василий немножко ближе ко мне: все-таки разница между нами всего лишь в одиннадцать лет. Я рос у него на глазах, и по праву старшего брата именно он на первых порах был моим защитником. Помнит, как за братьями я донашивал старую обувь, как мастерил себе самодельные лыжи из сломанных бочек. Брал пару изогнутых досок. Подтачивал, где надо, ножичком и делал веревочные завязки. В 1957 году уже взрослый Василий с шоферского заработка купил мне настоящие магазинные лыжи.
Я — человек благодарный. У меня рука не поднялась выбросить эти лыжи, даже когда, будучи офицером, все время переезжал с места на место. Недавно я рассказал Василию, что храню его подарок по сей день. На него это произвело впечатление.
В этот круг — в круг самых близких для меня людей — входит и двоюродная сестра Вера. Та самая — дочь пропавшего без вести солдата Егора Супрунова, что родилась 23 июня 1941 года. Внучка достопамятной Секлеты, вышедшей замуж за веселого военного музыканта, моего деда по матери, Гаврилу Никитича.
