то, чего ожидать следовало» (Н. М. Языков). «…Галиматья в шекспировском роде» (В. А. Каратыгин). «…Это отрывки из русской истории, а вовсе не поэтическое произведение, достойное этого имени» (В. С. Печерин). «Возвращаясь к «Борису», желаю спросить: что от него пользы белому свету?… Я его сегодня перечел в третий раз - и уже многое пропускал, а кончил, да подумал: 0 (т. е. нуль)» (П. А. Катенин).
В журнальных статьях интонации более сдержанные. Есть несколько хвалебных рецензий; но они до удивления пусты. Не говоря уже о цветистых комплиментах вечно восторженного князя Шаликова в «Дамском журнале», как, в сущности, поверхностны и великолепные периоды молодого Гоголя в его незаконченной статье о «Борисе Годунове»: «Будто прикованный, уничтожив окружающее, не слыша, не внимая, не помня ничего, пожираю я твои страницы, дивный поэт!… О, как велик сей царственный страдалец! Столько блага, столько пользы, столько счастия миру - и никто не понимал его… Над головой его гремит определение…» - и т. д. Во всех этих восклицаниях звучит как будто какое-то недоумение перед созданием, намного опередившим свой век, принадлежащим будущему.
А какой «букет» ругательных откликов мы находим в периодической печати той поры - от снисходительного похлопывания по плечу в пространной статье радикала Н. А. Полевого до шутовского издевательства в газете «Северный Меркурий»:
«Имея честь поздравить почтеннейшую публику с выходом сего давно ожидаемого творения, считаем обязанностию донести, что мы решаемся читать оное не иначе, как по десяти страниц на день, руководствуясь в сем случае известною пословицею: «хорошего понемногу!…»
Анонимный же автор брошюрки «О Борисе Годунове, сочинении Александра Пушкина. Разговор помещика, проезжающего из Москвы через уездный городок, и вольно практикующего в оном учителя российской словесности» написал бесхитростно, от чистого сердца: «Можно ли было ожидать от Пушкина такой галиматьи?»
…Внимательно всматриваясь в эти месяцы, мы видим постоянное столкновение, переплетение самых противоположных чувств, страстей, событий: рядом с Пушкиным, самозабвенно спорящим с друзьями, радующимся выходу «Бориса Годунова», погруженным в литературную и политическую жизнь России и Европы, встает совсем другой Пушкин - человек, затерянный в повседневной светской толчее.
Положение обязывало. Приходилось «кружиться в свете», потому что в Москве, по выражению Пушкина, «живи не как хочешь - как тетки хотят». Он то обедает в Английском клубе, то гуляет по Тверскому бульвару, то танцует на балу у Екатерины Алексеевны Долгоруковой, известной московской барыни, то он в гостях у графа Потемкина на Пречистенке, то едет с визитом к Ивану Александровичу Нарышкину, посаженому отцу Натальи Николаевны, то снова на балу - у Анастасии Михайловны Щербининой, то на маскараде в Большом театре, то на блинах у Пашковых, то на масленичном катанье, то сам дает бал на арбатской квартире. Москва этой зимой веселилась напропалую. Еще не угасли последние вспышки холеры, а балы, маскарады, спектакли, концерты, катанья и гулянья закружились лихорадочным вихрем.
Наверное, во всех этих увеселениях была для Пушкина и радость. Наверное, он был счастлив, любуясь на полудетский восторг Натальи Николаевны. Наверное, было приятно внимать восхищенному шепоту «она прелестна», «красавица писаная», «совершенство красоты», «прелесть как хороша». И все-таки он предпочитал тишину своего кабинета или долгие разговоры с друзьями. Все-таки лучше было сидеть с Баратынским и читать ему только что законченные «Повести Белкина», слушая, как экспансивный Евгений Абрамович «ржет и бьется» от удовольствия. Или болтать с Нащокиным. И среди всех балов, обедов и визитов его не оставляли тревога и мысли об утраченной независимости. Он любил повторять шутку Баратынского о том, что «в женихах счастлив только дурак; а человек мыслящий беспокоен и волнуем будущим. До селе он я - а тут он будет мы. Шутка!»
Необходимость постоянных столь непривычных, несвойственных ему меркантильных соображений, мелких денежных расчетов расхолаживала, замутняла жизнь. «Через несколько дней я женюсь: и представляю тебе хозяйственный отчет, - пишет он Плетневу около 16 февраля, - заложил я моих 200 душ, взял 38 000 - и вот им распределение: 1-1 000 теще, которая непременно хотела, чтоб дочь ее была с приданым - пиши пропало. 10 000 Нащокину, для выручки его из плохих обстоятельств: деньги верные. Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное».
А это - из письма Нащокину: «…взял с собою последнюю сотню… коли можешь, достань с своей стороны тысячи две». И снова Плетневу: «Деньги, деньги: вот главное, пришли мне денег».
Расходы были огромные. Наталья Ивановна устраивала скандалы Пушкину и за отсутствие денег, и за его «безбожие». «Пушкин ей не уступал, - пишет биограф поэта П. В. Анненков, - и, когда она говорила ему, что он должен помнить, что вступает в ее семейство, отвечал: «Это дело вашей дочери, - я на ней хочу жениться, а не на вас». Подруга Натальи Николаевны Е. А. Долгорукова вспоминает: «Много денег пошло на разные пустяки и на собственные наряды Натальи Ивановны». «В самый день свадьбы она послала сказать ему, что надо еще отложить, что у нее нет денег на карету или на что-то другое. Пушкин опять послал денег».
Свадьба беспрестанно откладывалась. Эти проволочки дали богатую пищу для светского злословия. Сплетничали по-разному: и с оттенком снисходительного сожаления, и с тонкой иронией, и с откровенно злым ехидством - но всегда с удовольствием, со вкусом. В переписке современников отразились эти возбужденные пересуды вокруг пушкинской женитьбы. Не только в самой Москве, но и в Петербурге, и в дальних своих поместьях люди умирали от любопытства, ожидания, нетерпения. «Пожалуйста, словечко… об свадьбе Пушкина», - пишет из имения Липицы Смоленской губернии А. С. Хомяков. «В городе опять начали поговаривать, что свадьба Пушкина расходится; это скоро должно открыться: середа последний день, в который можно венчать… Нечего ждать хорошего, кажется; я думаю, что не для нее одной, но и для него лучше бы было, кабы свадьба разошлась». Это из письма московского великосветского сплетника А. Я. Булгакова. А вот из другого его послания: «Ну да как будет хороший муж! То-то всех удивит, никто этого не ожидает, и все сожалеют о ней». В таком же духе рассуждает бывший лицейский директор Е. А. Энгельгардт: «Пушкин собрался было жениться в Москве; к счастью для невесты, дело опять разошлось». «Жаль ее: она, верно, будет несчастлива. В нем только и было хорошего, что его стихотворческий дар, да и тот, кажется, исчезает…»
Надо сказать, что слухи, предположения, сожаления продолжались и после свадьбы. Сохранилось письмо некоего Протасьева родным из Москвы:
«Скажу тебе новость - Пушкин, наконец, с неделю тому назад женился на Гончаровой
