Прежде чем передать заявление средствам массовой информации, решили связаться с Александром Бессмертных. Ведь если под текстом заявления будет стоять еще и подпись министра иностранных дел, полагали мы, это придаст ему большую значимость. Прямо из моего кабинета Примаков разыскал Бессмертных. «Саша, — говорит, — вот мы тут с Бакатиным такое заявление написали. Давай я его тебе прочитаю… Как ты на это дело смотришь?» Бессмертных, сославшись на то, что необходимо осуществлять преемственность внешнеполитического курса страны, сказал, что ему не следует подписывать этого. Решили передавать заявление за двумя подписями. Примаков позвонил в ТАСС, но ему ответили, что подобного рода документ сейчас передать вряд ли получится. Тогда Вольский забрал бумагу и сказал, что распространит по каналам Интерфакса. Через несколько часов наше заявление уже передавали по радио.
Вечером позвонил из «Белого дома» Николай Столяров, председатель комиссии партконтроля ЦК КП РСФСР. «Вадим Викторович, — сказал он мне, — я говорю из кабинета Руцкого. Александр Владимирович просит Вас как-то повлиять на маршала Язова. Нам известно, что войска готовятся к штурму здания российского парламента. Попытайтесь уговорить министра обороны не делать этого. У нас тут люди вооружены. Может пролиться много крови». Я пообещал выполнить просьбу вице-президента России и тут же набрал номер телефона маршала Язова. Он был у себя в кабинете. «Дмитрий Тимофеевич, — говорю, — ваши десантники намерены штурмовать «Белый дом». Прошу Вас отказаться от этого». «Вадим Викторович, — отвечает Язов, — мы с Вами давно знакомы. Неужели Вы думаете, что я позволю десантникам штурмовать «Белый дом»? Я гарантирую: никакого штурма не будет».
Не знаю почему, но мне показалось, что Язов говорил со мной откровенно. Я тоже тогда не верил, что десантные войска будут использованы для штурма «Белого дома». Позвонил Руцкому. Трубку снял Столяров. «Знаете, — сказал я ему, — после разговора с Язовым у меня создалось впечатление, что десантники не пойдут на штурм «Белого дома». По крайней мере, Язов мне это пообещал».
Утром следующего дня мы вместе с женой были вынуждены выехать за город. Погода была жуткая. Ливень. На дорогах пробки. До окружной дороги добирались около часа. Вдруг в машине раздается телефонный звонок. Поднимаю трубку. Ельцин. «Вадим Викторович, — говорит, — могли бы Вы приехать в «Белый дом». Дело в том, что к часу дня на сессию обещал приехать Крючков. Депутаты требуют его объяснений. Хорошо бы, в связи со вчерашним Вашим с Примаковым заявлением, Вы выступили как член Совета безопасности после Крючкова. Это было бы очень полезно. Кроме того, я договорился с Крючковым в 6 вечера лететь к Горбачеву. Но сессия не хочет меня отпускать, видимо, это опасно».
Я тоже считал, что это опасно. «Борис Николаевич, — отвечаю, — давайте лучше я полечу, Примаков, но Вам не надо лететь. А выступить на сессии я согласен».
Подступы к «Белому дому» были сплошь перекрыты. Остановив машину на Калининском проспекте, я пошел пешком. С того дождливого дня уже прошло несколько месяцев, но свои ощущения помню отчетливо, как если бы это случилось вчера. Таких сильных впечатлений, по правде говоря, в моей жизни было немного.
Сотни, тысячи людей — ветераны войны с орденскими планками на вымокших пиджаках, студенты с трехцветными повязками на рукавах, продрогшие женщины и школьники — смотрели на меня. Или мне это казалось? Почему-то я чувствовал себя виноватым перед ними. Проходя через живой коридор защитников «Белого дома», я ожидал упреков, но они пожимали мне руки, улыбались, помогали перелезать через ограждения.
В «Белом доме» долго не мог найти кабинет Ельцина, так как зашел не через привычный вход. Мне помогали милиционеры, потом какая-то добрая женщина все-таки показала дорогу.
В кабинете Ельцина находился госсекретарь Геннадий Бурбулис.
«Крючков обманул, — сказал Борис Николаевич, — не придет на сессию. По нашим сведениям, они собираются лететь в Крым к Горбачеву». «В таком случае есть ли смысл в моем выступлении?» — спросил я Ельцина. «Конечно, — ответил Борис Николаевич, — Вам необходимо выступать».
В те минуты Ельцин выглядел уверенным, спокойным, источал какую-то внутреннюю силу. Вообще я был восхищен его мужеством, решительностью, его действиями, которые не оставляли никакого сомнения, что Россия победит. После избрания его Президентом РСФСР раскрылись его новые качества как политика, которые в полной мере проявились в дни путча. Он стал действительно Первым Президентом Свободной России.
Договорились с Русланом Хасбулатовым о том, что мне дадут слово после перерыва. Мое обращение к российским депутатам не претендовало на какую-то оригинальность. Я говорил о том, что нельзя допустить легитимизации политики ГКЧП парламентскими средствами. Воспрепятствовать этому могут только депутаты Верховного Совета СССР. О том, на что могут повлиять российские депутаты. Что очень важно не допускать разжигания страстей, а действовать только по закону. И тем не менее, как я сейчас понимаю, наряду с конкретными предложениями в моем выступлении было все-таки слишком много эмоций.
Только сел на свое место, получаю записку от премьер-министра России Ивана Силаева. Он хотел со мной срочно встретиться. Через несколько минут я был в его кабинете. Силаев уже знал о моем намерении ехать в Форос к Президенту СССР. Сообщил, что самолет заказан на шестнадцать тридцать. Вылетаем из правительственного аэропорта Внуково-2. Я пообещал не опаздывать.
Но тут сообщили, что меня срочно разыскивает Аркадий Вольский. Позвонил ему. «Вадим, — кричит он в трубку, — мы с Примаковым решили провести небольшую пресс-конференцию. Приезжай. Я тебя очень прошу!» «Не могу, — отвечаю, — мне с Силаевым скоро лететь в Форос. Просто боюсь — не успею». «Успеешь, — говорит Вольский. — это одна минута». Отказать Аркадию я не мог, примчался на пресс-конференцию. Пока выступал Примаков, меня вызвали к телефону. Силаев сказал, что выехал в аэропорт. Я объяснил журналистам, что опаздываю на самолет, и поспешил к машине.
По дороге во Внуково из Москвы шли танки. Много танков. Своими мощными траками они разбрызгивали по асфальту жидкую, скользкую грязь. Голубые облака выхлопных газов едким туманом укутывали Киевское шоссе. И хотя водитель гнал машину, мы все равно опоздали. Хорошо еще, кто-то из помощников Силаева предупредил нас по спецсвязи, что самолет будет взлетать из аэропорта Внуково-1, а не из Внуково-2.
Внуково-1 — обычный аэропорт гражданских авиалиний. Тысячи людей, сотни автомобилей. Кое-как пробились к «депутатскому» залу. Самолет готовился к взлету. Трап убран. Работают турбины. Здесь же множество корреспондентов, каждый из которых требовал взять его с собой в Крым. Но как я мог их взять, когда сам чуть не опоздал. Пробился к технику из наземной службы, взял у него шлемофон и, стараясь перекричать вой двигателей, обратился к пилоту: «Позовите Силаева, скажите ему, пусть остановят двигатели и подадут трап». Конечно, это «обращение» выглядело смешным, но трап подали, и мы с Примаковым, вырвавшись от журналистов, втиснулись в дверь самолета.
