Но тут сообщили, что меня срочно разыскивает Аркадий Вольский. Позвонил ему. «Вадим, — кричит он в трубку, — мы с Примаковым решили провести небольшую пресс-конференцию. Приезжай. Я тебя очень прошу!» «Не могу, — отвечаю, — мне с Силаевым скоро лететь в Форос. Просто боюсь — не успею». «Успеешь, — говорит Вольский. — это одна минута». Отказать Аркадию я не мог, примчался на пресс-конференцию. Пока выступал Примаков, меня вызвали к телефону. Силаев сказал, что выехал в аэропорт. Я объяснил журналистам, что опаздываю на самолет, и поспешил к машине.
По дороге во Внуково из Москвы шли танки. Много танков. Своими мощными траками они разбрызгивали по асфальту жидкую, скользкую грязь. Голубые облака выхлопных газов едким туманом укутывали Киевское шоссе. И хотя водитель гнал машину, мы все равно опоздали. Хорошо еще, кто-то из помощников Силаева предупредил нас по спецсвязи, что самолет будет взлетать из аэропорта Внуково-1, а не из Внуково-2.
Внуково-1 — обычный аэропорт гражданских авиалиний. Тысячи людей, сотни автомобилей. Кое-как пробились к «депутатскому» залу. Самолет готовился к взлету. Трап убран. Работают турбины. Здесь же множество корреспондентов, каждый из которых требовал взять его с собой в Крым. Но как я мог их взять, когда сам чуть не опоздал. Пробился к технику из наземной службы, взял у него шлемофон и, стараясь перекричать вой двигателей, обратился к пилоту: «Позовите Силаева, скажите ему, пусть остановят двигатели и подадут трап». Конечно, это «обращение» выглядело смешным, но трап подали, и мы с Примаковым, вырвавшись от журналистов, втиснулись в дверь самолета.
В самолете находились вице-президент России Руцкой с группой вооруженных офицеров, премьер-министр И. Силаев, заместитель министра внутренних дел РСФСР генерал А. Дунаев, некоторые российские депутаты, первый секретарь посольства Франции Пессик, корреспонденты. С первых же минут речь пошла о том, как спасать Горбачева. Советчиков много было. Я не вмешивался, так как всегда считал, что руководить должен кто-то один. В этой ситуации таким человеком стал профессиональный военный, ветеран афганской войны полковник Александр Руцкой. Единственный совет, который он от меня воспринял, — при всех вариантах ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах на дачу Горбачева с оружием не идти.
После дождливой московской погоды августовский крымский вечер казался блаженством. Даже не верилось, что где-то на улицах стоят войска, а всего в нескольких километрах от военного аэродрома, где приземлился наш самолет, вот уже два дня изолирован от внешнего мира Президент СССР. От аэродрома я ехал на машине с господином Пессиком. Мы старые знакомые. Я рассказывал ему про Крым, про известные мне места, которые проезжали. Но внутренне все мы были в большом напряжении. По нашим сведениям, заговорщики уже были в резиденции Президента. Что они будут делать? Какие шаги предпринимать во имя собственного спасения? Тогда мы считали, что ждать от них можно было всего, что угодно.
Перед резиденцией Горбачева наши машины остановили. Гляжу — знакомые физиономии: начальник Службы охраны КГБ генерал Юрий Плеханов и его заместитель Вячеслав Генералов. Нам сказали, что дальше ехать нельзя. Придется пойти пешком. Ночь, горят фонари. Впереди — Иван Силаев, Александр Руцкой, депутаты, следом мы с Примаковым. По дороге возле какого-то здания заметили Крючкова, Язова, Бакланова. Они стояли под фонарем, разговаривали. Увидев нас, отвернулись. Поздоровался только Крючков.
Около дачи нас встретила вооруженная автоматами президентская охрана. Вид у ребят был довольно решительный, однако, судя по всему, они уже знали, зачем мы приехали. Нас пропустили внутрь и сообщили, что Горбачев сейчас спустится. Он вышел к нам в теплом домашнем свитере, загорелый, как всегда бодрый. Это был счастливый миг. Вулкан эмоций, любви и информации. Горбачев рассказывал о своем двухдневном заточении, а мы, естественно, о том, что в эти дни происходило в Москве, что говорили о путче в мире. Руцкой сразу же потребовал, что возвращаться в столицу будем на нашем самолете, что с заговорщиками — никаких контактов. «Ни с кем из них говорить не буду, — согласился Михаил Сергеевич. — Приму только Лукьянова».
На этой встрече я присутствовал. Лукьянов выглядел не лучшим образом. Да это и понятно. Ведь ему предстоял тяжелый разговор не только с Президентом СССР, но и с человеком, с которым его связывала почти сорокалетняя дружба. «Как ты мог?! — начал Михаил Сергеевич. — Я о тебе такого даже и подумать не смел, а, оказывается, и ты — туда же?» Анатолий Иванович начал оправдываться. Мол, как Вы смеете так думать! Я здесь вообще ни при чем! Да я вывел из Москвы танки… «А как же твое заявление?» — спрашивает Горбачев. «А заявление я уже давно написал», — отвечает Лукьянов. Одним словом, серьезного разговора так и не вышло, как-то по-детски все было. Один нападал, другой оправдывался. С трудом удалось сдержаться, чтобы не «встрять» в разговор.
После недолгих сборов Михаил Сергеевич вместе со своей семьей сел в бронированную правительственную машину и отправился на военный аэродром Бишкек. Следом двинулись мы. Возбужденные и счастливые.
В Москву летели в одном самолете, на который я тоже умудрился чуть было не опоздать. Президент, его жена Раиса Максимовна, их дочь Ирина, зять Анатолий, Иван Силаев, Александр Руцкой, Евгений Примаков — все мы сидели за одним столом и поднимали тосты за россиян, за счастливое избавление, за то, что теперь дело пойдет, за женщин, которым в эти дни тоже пришлось пережить немало.
Многим, наверное, запомнились кадры телерепортажа о встрече Горбачева в аэропорту после возвращения из форосского плена. Автоматчики у трапа. Усталые лица родственников Президента. Пропитанная неизвестностью московская ночь. Но всем нам, стоявшим в те минуты рядом с Михаилом Сергеевичем, было очевидно одно: эта авантюра и это заточение в Крыму круто изменили всю жизнь страны и Президента. Кончилась неопределенность. Произошел разрыв идеологических пут. Теперь он был совершенно иным человеком, иным политиком. Путч захлебнулся, заговорщики были арестованы, но никто не знал, что сулит нам завтрашний день.
Кажется, на 12 часов дня в четверг Президент СССР собрал совещание. По-моему, все еще не отошли от происшедших событий. Каждый по инерции делился какими-то воспоминаниями, обсуждали некоторые детали провалившегося заговора. Но в основном речь шла уже о будущем: как выходить из сложившейся ситуации, когда собирать Совет Федерации, о чем Горбачеву говорить на пресс-конференции. Разговор получился какой-то сумбурный, и мало что удержалось в памяти. Помню только, Александр Яковлев убеждал Президента выступить самокритично, признать свои собственные ошибки. Меня очень беспокоило, что Президент не намеревался именно сегодня коротко и искренне выступить в парламенте России. В итоге, как мне кажется, тогда мы все не справились со своей задачей советников Горбачева. Его выступления слабо учитывали революционно изменившиеся за три дня политические настроения в стране. И он опять начал терять время.
