окрестностями, так что в ясный день можно обозревать с нее на семь или
восемь верст пространства. Высота сия прилегает к лесу, простирающемуся
почти до Медыни. Посредством сего леса партия моя могла скрывать свои
движения и, в случае поражения, иметь в нем убежище. В Скугореве я избрал
первый притон.
Между тем неприятельская армия стремилась к столице. Несчетное число
обозов, парков, конвоев и шаек мародеров следовало за нею по обеим сторонам
дороги, на пространстве тридцати или сорока верст. Вся эта сволочь,
пользуясь безначалием, преступала все меры насилия и неистовства. Пожар
разливался по сей широкой черте опустошения, и целые волости с остатком
своего имущества бежали от сей всепожирающей лавы, куда - и сами не ведали.
Но чтобы яснее видеть положение моей партии, надобно взять выше: путь наш
становился опаснее по мере удаления нашего от армии. Даже места, не
прикосновенные неприятелем, немало представляли нам препятствий. Общее и
добровольное ополчение поселян преграждало путь нам. В каждом селении
ворота были заперты; при них стояли стар и млад с вилами, кольями, топорами
и некоторые из них с огнестрельным оружием. К каждому селению один из нас
принужден был подъезжать и говорить жителям, что мы русские, что мы пришли
на помощь к ним и на защиту православныя церкви. Часто ответом нам был
выстрел или пущенный с размаха топор, от ударов коих судьба спасла нас[8].
Мы могли бы обходить селения; но я хотел распространить слух, что войска
возвращаются, утвердить поселян в намерении защищаться и склонить их к
немедленному извещению нас о приближении к ним неприятеля, почему с каждым
селением продолжались переговоры до вступления в улицу. Там сцена
переменялась; едва сомнение уступало место уверенности, что мы русские, как
хлеб, пиво, пироги подносимы были солдатам.
Сколько раз я спрашивал жителей по заключении между нами мира: "Отчего вы
полагали нас французами?" Каждый раз отвечали они мне: "Да вишь, родимый
(показывая на гусарский мой ментик), это, бают, на их одежу схожо". - "Да
разве я не русским языком говорю?" - "Да ведь у них всякого сбора люди!"
Тогда я на опыте узнал, что в Народной войне должно не только говорить
языком черни, но приноравливаться к ней и в обычаях и в одежде[9]. Я надел
мужичий кафтан, стал отпускать бороду, вместо ордена св. Анны повесил образ
св. Николая[10] и заговорил с ними языком народным.
Но сколь опасности сии были ничтожны перед ожидавшими нас на пространстве,
занимаемом неприятельскими отрядами и транспортами! Малолюдность партии в
сравнении с каждым прикрытием транспорта и даже с каждою шайкой мародеров;
при первом слухе о прибытии нашем в окрестности Вязьмы, сильные отряды, нас
ищущие; жители, обезоруженные и трепещущие французов, следственно, близкие
нескромности, - все угрожало нам гибелью.
Дабы избежать ее, день мы провождали на высотах близ Скугорева, скрытно и
зорко; .перед вечером, в малом расстоянии от села, раскладывали огни;
перейдя гораздо далее, в месте, противном тому, где определяли ночлег,
раскладывали другие огни и наконец, войдя в лес, провождали ночь без огня.
Если случалось в сем последнем месте встретить прохожего, то брали его и
содержали под надзором, пока выступали в поход. Когда же он успевал
скрыться, тогда снова переменяли место. Смотря по расстоянию до предмета,
на который намеревались учинить нападение, мы за час, два или три до
рассвета подымались на поиск и, сорвав в транспорте неприятеля, что по
силе, обращались на другой; нанеся еще удар, возвращались окружными
дорогами к спасительному нашему лесу, коим мало-помалу снова пробирались к
Скугореву.
Так мы сражались и кочевали от 29-го августа до 8-го сентября. Так, полагаю
я, начинал Ермак, одаренный высшим против меня дарованием, но сражавшийся
для тирана, а не за отечество. Не забуду тебя никогда, время тяжкое! И
прежде, и после я был в жестоких битвах, провождал ночи стоя, приклонясь к
седлу лошади и рука на поводьях... Но не десять дней, не десять ночей
сряду, и дело шло о жизни, а не о чести.
Узнав, что в село Токарево пришла шайка мародеров, мы 2-го сентября на
рассвете [11] напали на нее и захватили в плен девяносто человек,
прикрывавших обоз с ограбленными у жителей пожитками. Едва казаки и
крестьяне занялись разделением между собою добычи, как выставленные за
селением скрытные пикеты наши дали нам знать о приближении к Токареву
другой шайки мародеров. Это селение лежит на скате возвышенности у берега
речки Вори, почему неприятель нисколько не мог нас приметить и шел прямо
без малейшей осторожности. Мы сели на коней, скрылись позади изб и за
несколько саженей от селения атаковали его со всех сторон с криком и
стрельбою, ворвались в средину обоза и еще захватили семьдесят человек в
плен.
Тогда я созвал мир и объявил ему о мнимом прибытии большого числа наших
войск на помощь уездов Юхновского и Вяземского; роздал крестьянам взятые у
неприятеля ружья и патроны, уговорил их защищать свою собственность и дал
наставление, как поступать с шайками мародеров, числом их превышающих.
"Примите их, - говорил я им, - дружелюбно, поднесите с поклонами (ибо, не
зная русского языка, поклоны они понимают лучше слов) все, что у вас есть
съестного, а особенно питейного, уложите спать пьяными и, когда приметите,
что они точно заснули, бросьтесь все на оружие их, обыкновенно кучею в углу
избы или на улице поставленное, и совершите то, что бог повелел совершать с
врагами христовой церкви и вашей родины. Истребив их, закопайте тела в
хлеву, в лесу или в каком-нибудь непроходимом месте. Во всяком случае,
берегитесь, чтобы место, где тела зарыты, не было приметно от свежей,
недавно вскопанной земли; для того набросайте на него кучу камней, бревен,
золы или другого чего. Всю добычу военную, как мундиры, каски, ремни и
прочее, - все жгите или зарывайте в таких же местах, как и тела французов.
Эта осторожность оттого нужна, что другая шайка басурманов, верно, будет
рыться в свежей земле, думая найти в ней или деньги, или ваше имущество;
но, отрывши вместо того тела своих товарищей и вещи, им принадлежавшие, вас
всех побьет и село сожжет. А ты, брат староста, имей надзор над всем тем, о
