капитан Бельский назначен был ими начальствовать. К нему присоединились
двадцать два помещика; сто двадцать ружей, партиею моей отбитые, и одна
большая фура с патронами поступили для употребления первым ополчившимся,
которым сборное место я показал на реке Угре, в селе Знаменском.
Второе требовало со стороны моей некоторой хитрости: означенные казацкие
полки были в ведении начальника калужского ополчения, отставного
генерал-лейтенанта Шепелева [13]. Личное добродушие и благородство его мне
были давно известны, но я знал, что такое начальник ополчения, которому
попадается в руки военная команда! Сколь таковое начальство льстит его
самолюбию! На сем чувстве я основал предприятие мое. Уверен будучи, что
требование сих полков в состав моей партии, если она останется от него
независимою, будет без успеха, я сам будто бы добровольно поступил под его
начальство. Еще из села Павловского я отправил к нему с рапортом поручика
Бекетова. В рапорте я говорил, что, "избрав для поисков моих часть, смежную
с губерниею, находящеюся под ведением его превосходительства относительно
военных действий, я за честь поставляю служить под его командою и за долг -
доносить о всем происходящем". Из Юхнова я послал другого курьера с
описанием слабых успехов моих и с испрошением ходатайства его об
отличившихся (истинные рапорты мои посылаемы были прямо к дежурному
генералу всех российских армий Коновницыну). Добрый мой Шепелев растаял от
восхищения. Он уже возмечтал, что я действую по его плану, что он поражает
неприятеля! 9-го числа я послал к нему нового курьера с красноречивейшим
описанием пользы единства в действии и, как следует, заключил рапорт
покорнейшею просьбою об усилении меня казацкими полками, находящимися,
подобно партии моей, под его командою.
Во время продолжения дипломатической переписки моей я занимался рассылкою
чрез земское начальство предписаний о поголовном ополчении.
Между тем из двухсот отбитых нами пленных я выбрал шестьдесят не рослых, а
доброхотных солдат; за неимением русских мундиров одел их во французские
мундиры и вооружил французскими ружьями, оставя им для приметы русские
фуражки вместо киверов.
Еще мы были в неведении о судьбе столицы, как 9-го числа прибыл в Юхнов
Волынского уланского полка майор Храповицкий [14] , сын юхновского
дворянского предводителя, и объявил нам о занятии Москвы французами.
Я ожидал события сего и доказывал неминуемость оного, если продолжится
отступление по Смоленской дороге, но при всем том весть сия не могла не
потрясти душу, и, сказать правду, я и товарищи мои при первых словах очень
позадумались! Однако, так как все мы были неунылого десятка, то и начали
расспрашивать Храповицкого о подробностях. Он уверил нас, что оставил армию
в Красной Пахре; что она продолжает движение свое для заслонения Калужской
дороги; что Москва предана огню[15] и что никто в армии не помышляет о
мире... Я затрепетал от радости и тут же всем находившимся тогда в городе
помещикам и жителям предсказал спасение отечества, если Наполеон оставит в
покое армию нашу между Москвою и Калугою до тех пор, пока она усилится
следуемыми к ней резервными войсками и с Дону казаками. Кто мало-мальски
сведущ был в высшей военной науке, тому последствие превосходного движения
светлейшего в глаза бросалось. Я счел за лишнее учить стратегии юхновских
помещиков, как некогда Колумб не заблагорассудил учить астрономии
американских дикарей, предсказывая им лунное затмение. Вечером я получил
письмо калужского гражданского губернатора, от 8-го сентября, следующего
содержания:
"Все свершилось! Москва не наша: она горит!.. Я от 6-го числа из Подольска.
От светлейшего имею уверение, что он, прикрывая Калужскую дорогу, будет
действовать на Смоленскую. Ты не шути, любезный Денис Васильевич! Твоя
обязанность велика! Прикрывай Юхнов, и тем спасешь средину нашей губернии;
но не залетай далеко, а держись Медыни и Масальска; мне бы хотелось, чтобы
ты действовал таким образом, чтобы не навлечь на себя неприятеля".
Я принял уверенность на меня с самолюбием смертного, но робкий совет не
навлекать на себя (то есть на Калугу и на калужского губернатора)
неприятеля - оставил без внимания.
Десятого, вечером, я получил от начальника калужского ополчения предписание
принять в мою команду требуемые мною казачьи полки и приставшего к партии
моей маиора Храповицкого.
Одиннадцатого мы отслужили молебен в присутствии гражданских чиновников и
народа и выступили в поход с благословениями всех жителей. С нами пошли:
отставной мичман Николай Храповицкий, титулярный советник Татаринов,
шестидесятилетний старец, и землемер Макаревич; прочие помещики остались
дома, довольствуясь ношением охотничьих кафтанов, препоясанные саблями и с
пистолетами за поясом. К вечеру мы прибыли в Знаменское и соединились с
полками 1-м Бугским и Тептярским. Первый состоял из шестидесяти человек, а
второй - из ста десяти.
Прежде нежели описывать действия войск, чрез неожиданное умножение
поступивших из, так сказать, разбойнической шайки в наездничью партию, не
лишнее будет познакомить читателя с частными начальниками оной.
Волынского уланского полка маиор Степан Храповицкий[16] - росту менее
среднего, тела тучного, лица смуглого, волоса черного, борода клином; ума
делового и веселого, характера вспыльчивого, человек возвышенных чувств,
строжайших правил честности и исполненный дарований как для поля сражения,
так и для кабинета; образованности европейской.
Состоявший по кавалерии ротмистр Чеченский[17] - черкес, вывезенный из
Чечни младенцем и возмужавший в России. Росту малого, сухощавый,
горбоносый, цвету лица бронзового, волосу черного, как крыло ворона, взора
орлиного. Характер ярый, запальчивый и неукротимый; явный друг или враг;
предприимчивости беспредельной, сметливости и решимости мгновенных.
Ахтырского гусарского полка штабс-ротмистр Николай Бедряга[18] - малого
росту, красивой наружности, блистательной храбрости, верный товарищ на
биваках; в битвах - впереди всех, горит, как свечка.
