Должно заметить, однако, что уже в ранней молодости Гумбольдт производил на некоторых иное впечатление, чем на мать и воспитателя. «Вильгельм, – пишет упомянутая уже госпожа де ла Мотт, – при всей своей учености, по-моему, просто педант. Но у него всегда есть острота (le mot pour rire) в запасе, и потому его любят в семье как ангела… Александр скорее маленький чертенок; впрочем, он очень талантлив».
Не в этом ли недоверии к способностям мальчика должны мы искать причину его горьких отзывов о своем детстве? «Здесь, в Тегеле, – писал он много позднее, – я жил среди людей, которые любили меня, желали мне добра, но с которыми я не сходился ни в одном впечатлении – вечно одинокий, вечно стесняясь и принуждая себя к притворству, жертвам и прочему.
Даже теперь, свободный и независимый, я не могу наслаждаться окружающей меня роскошной природой, так как каждый предмет возбуждает горькие воспоминания о детстве».
Несмотря на доброту и заботу матери, самолюбие ребенка оскорблялось недоверием к его способностям и несколько небрежным отношением к его занятиям.
В 1783 году братья вместе со своим воспитателем переселились в Берлин. Требовалось расширить их образование, для чего были приглашены различные ученые. Проповедник Леффлер, приобретший известность довольно вольнодумным сочинением об отцах церкви и неоплатонизме, преподавал им древние языки; Лебо де Нанс – новые; Энгель, Клейн, Дом – все более или менее известные ученые – читали им философию и юридические науки.
Вообще образование имело по преимуществу филологический и юридический характер, который определяли склонности старшего брата, уже тогда обнаруживавшего страсть к изучению языков. Младший интересовался преимущественно естествознанием, но его стремлениям не придавалось особенного значения ввиду его предполагаемой «неспособности к наукам».
Со стороны некоторых родственников эта любовь вызывала даже насмешки: какая-то тетенька, жена камергера, спросила его однажды, не собирается ли он сделаться аптекарем. «Да уж лучше аптекарем, чем камергером», – отвечал Гумбольдт, никогда не лазивший в карман за словом.
Братья занимались вместе, и младший изо всех сил тянулся за старшим. Трудолюбие и упорство возмещали недостаток способностей.
Общество, в котором они вращались, было разнообразное и блестящее. В числе их знакомых можно упомянуть об известной Рахили (жене Варнгагена фон Энзе) и Генриетте Герц, считавшейся тогда «самой блестящей женщиной Берлина».
В то время (1785–1787 годы) уже был прочитан гетевский «Вертер» (1774 год) и только что вышел в свет «Дон Карлос» Шиллера. Среди образованного общества было в моде сентиментальное настроение, восторженность, поэтический экстаз в манерах и разговоре… То, что теперь нам кажется слащавой и приторной чепухой – «дух пылкий и немного странный, всегда восторженная речь» и т. п., – в то время нравилось и трогало сердца.
Этому настроению поддался и старший Гумбольдт, на всю жизнь сохранивший отпечаток сентиментальности, тогда как более холодный, положительный и насмешливый Александр подтрунивал над его чувствительностью и идеальной дружбой с Генриеттой Герц.
Различие характеров, впрочем, не портило отношений между братьями. Они были очень дружны, и дружба эта возрастала с годами. Но с матерью и другими родственниками отношения были довольно сухие, как это видно, например, из следующего письма Г. Герц: «Когда Александру Гумбольдту случалось в эти годы писать мне из Тегеля, он ставил в заголовке «замок скуки».
Разумеется, это бывало по большей части только в письмах, написанных на еврейском языке, первые сведения в котором он и Вильгельм получили от меня… Сообщать в письмах, доступных всякому, что чувствуешь себя лучше в обществе евреек, чем в родовом замке, было бы не совсем благоразумно для молодого дворянина».
Кроме учебных занятий он уделял значительную долю времени и светским развлечениям, посещал салоны, учился танцевать, рисовал – в этом искусстве он достиг больших успехов и даже занимался гравированием. Музыка была ему совершенно чужда; он называл ее общественным бедствием (calamite sociale) и в этом отношении сходился с Вильгельмом, который тоже находил это искусство невыносимым.
Для пополнения картины его образа жизни в это время приведем следующую цитату из письма одной из его знакомых: «Он (Александр) теперь увлечен дамами. Носит две стальные цепочки, танцует, беседует в гостиной матери – короче, начинает играть роль. Он очень напоминает отца».
В это время уже сложился его характер: веселый, общительный, соединявший приветливость и снисходительность к людям с насмешливостью и скептицизмом.
Частные лекции и жизнь в Берлине продолжались до 1787 года, когда оба брата отправились во Франкфурт-на-Одере для поступления в тамошний университет. Вильгельм поступил на юридический факультет, Александр– на камеральный. Франкфуртский университет не принадлежал к числу выдающихся и был выбран ради матери, которой не хотелось отпускать сыновей далеко. Неизменный Кунт отправился вместе с молодыми людьми.
В это время способности Александра, которому уже минуло 18 лет, стали обнаруживаться. В письме его брата мы находим такую заметку: «Вообще люди не знают его, думая, что я превосхожу его талантом и знаниями. Таланта у него гораздо больше, а знаний столько же, только в других областях».
Александр оставался во Франкфуртском университете только год; затем около года провел в Берлине, изучая технологию, греческий язык и ботанику – последнюю под руководством Вильденова, своего приятеля, впоследствии знаменитого ботаника.
Весною 1789 года Вильгельм также оставил Франкфурт, и братья отправились в Геттингенский университет – один из славнейших в то время. Там читал анатомию Блюменбах, разделявший с Кювье славу основателя сравнительной анатомии, математические науки – Кестнер и Лихтенберг, известные своим остроумием и учеными трудами, историю – Эйхгорн и т. д.
Занятия Александра имели энциклопедический характер. Классическая литература, история, естествознание, математика интересовали его в одинаковой степени. Знаменитый филолог Гейне, ожививший в Германии любовь к классической древности, возбудил в нем охоту к археологии. Под влиянием Гейне Гумбольдт написал свое первое – не напечатанное – сочинение «О тканях греков».
В Геттингенском университете он познакомился с Георгом Форстером. Этот замечательный человек имел большое влияние на Гумбольдта. Не будучи звездою первой величины в ученом мире, он отличался широтою взглядов, огромными, всесторонними знаниями и пылким воображением.
