По реке плыли ледяные глыбы. То там, то тут взметывались вверх фонтаны воды: это дальнобойная артиллерия немцев начала обстрел переправы.
Когда мы подъехали к берегу, то увидели, как наши солдаты и офицеры перебираются через реку, прыгая с льдины на льдину. Первыми двинулись наиболее смелые, за ними потянулись остальные. Большинство людей переправилось благополучно.
С того места, где мы стояли, хорошо был виден один из древнейших городов Венгрии — Эстергом, раскинувшийся на высоком правом берегу Дуная, чуть выше устья бурного Грона. Над городом высился огромный католический собор, построенный в строгом классическом стиле. Он господствовал над местностью, с него далеко просматривались окрестности. Косые лучи солнца золотили купол собора, заливали ярким светом улицы города. Война, казалось, не коснулась этого мирного уголка. А у нас, совсем рядом, рвутся снаряды, трещат и крошатся льдины, гибнут люди.
Противник мог выйти к реке с минуты на минуту. Многие бойцы и командиры уже достигли противоположного берега. Пора было двигаться и нам. Пустили лошадей вплавь, а сами прыгнули на льдины.
Снаряды падали вразброс то в одном, то в другом месте. Они почти не причиняли вреда, но действовали на нервы. Ледяные глыбы колебались под ногами, приходилось балансировать, чтобы не потерять равновесие. Мысли были сосредоточены на одном: как бы не промахнуться, не угодить в разводья, в мутный поток студеной воды, из которого не выберешься. И вот в эти напряженные минуты, когда многие бойцы, подобно нам, самоотверженно боролись со стихией, из Эстергома застрочил пулемет.
Один за другим падали солдаты и офицеры. Мертвые соскальзывали в реку, раненые цеплялись за льдины, обагренные кровью: течение проносило их мимо нашего берега, дальше в Дунай.
Прошло еще несколько минут, и к пулемету присоединились орудия мелких калибров, бьющие прямой наводкой. Быть бы беде, но к этому времени почти все солдаты и офицеры закончили переправу. Кто вплавь, кто вброд добрался до берега. Уставших до предела, обессилевших, закоченевших людей подхватывали под руки товарищи, давали глоток водки, чтобы согреться, и сразу отправляли обсушиться в ближайший тыл.
Разведчики выяснили, кто и откуда стрелял по переправе. Оказывается, подлый удар нанесли нам «святые отцы» эстергомского собора. Эти святоши в черных сутанах первыми заметили нашу переправу и поторопились сообщить о ней немцам. Те установили на колокольне пулемет, а лучшую позицию для обстрела реки трудно было найти. Тут же, возле паперти, поставили я орудия.
Сотни проклятий послали наши бойцы этим изуверам. На совесть церковников легла гибель многих советских людей. Вот она — истинная святость! Не кресты, а пистолеты носили под сутанами эти «смиренные» служители католической церкви.
На восточном берегу нас встретил командующий инженерными войсками 7-й гвардейской армии генерал-лейтенант В. Я. Пляскин. Высокий, статный, подтянутый, он спокойно ходил среди воронок и отдавал распоряжения своим саперам.
Автомобиль Пляскина доставил нас в ближайшее село, где мы обогрелись и обсушились в теплом помещении.
После вынужденного купания в Гроне прошло несколько напряженных дней. 7-я гвардейская армия спешно готовилась к новому броску на запад, в южные области Чехословакии, к наступлению на Братиславу и дальше — на Вену.
Меня вызвали к командующему армией. Я привел себя в порядок и отправился на передовой командный пункт, помещавшийся недалеко от Грона на опушке леса в имении какого-то графа, бежавшего с немцами.
— А, товарищ Замерцев! — встретил меня генерал-полковник Шумилов, протягивая могучую руку. — Ну, поздравляю с новым назначением!
— Спасибо, товарищ генерал. Разрешите узнать, с каким?
— Вы назначены на должность коменданта советского гарнизона в Будапеште. Выехать надо немедленно, чтобы к вечеру быть на месте. Конкретные указания получите от командующего фронтом маршала Малиновского. Мне поручено только сообщить вам этот приказ.
Гром среди ясного неба удивил бы меня меньше, чем такое распоряжение. Я в недоумении уставился на командарма, силясь понять, не шутит ли он. Ведь я солдат, генерал-фронтовик, проведший на передовой всю войну, никогда не сталкивавшийся ни с какой дипломатией или с чем-либо подобным. А теперь надо отправляться в город, который стал тыловым, в столицу чужого государства. Что я буду там делать?
И еще одна мысль не давала покоя: как расценивать это назначение? Как недоверие к моим способностям военачальника? Или, наоборот, как повышение в должности?
В комнату вошел член Военного совета армии генерал-лейтенант А. В. Мухин. Словно угадав мои мысли, он сказал с порога, даже не поздоровавшись:
— Поздравляю, генерал! Партия доверила вам очень большое и ответственное дело. Это поважней, чем командовать корпусом! Вы теперь будете ответственным и полномочным представителем советского народа в другой стране.
— Разве там еще нет коменданта?
— Есть, но временный. И, кажется, он не совсем хорошо справляется со своими обязанностями.
— А каковы эти обязанности?
— На месте выясните, — мягко улыбнувшись, развел руками Шумилов. — Ни я, ни член Военного совета не бывали комендантами зарубежных столиц.
На прощание командарм посоветовал мне взять с собой надежных людей: переводчика, автоматчиков, адъютанта. Напомнил, чтобы мне выделили автомобиль. Эта забота глубоко тронула и в какой-то мере даже успокоила меня.
И все-таки на душе было тяжело. Очень не хотелось покидать действующую армию, вырываться из привычной обстановки, уходить от боевых друзей, от знакомых дел. Да и обидно было, провоевав почти четыре года, теперь, в канун победы, очутиться в тылу, вдали от решающих битв. Но приказ есть приказ...
Захватив с собой автоматчиков, переводчика капитана Д. И. Мордкова и адъютанта старшего лейтенанта В. Н. Соболевского, я выехал в Будапешт.
Машина неслась по хорошей бетонированной дороге. Вот уже показался полноводный Дунай. Ни стрельбы, ни взрывов не слышно вокруг. Офицеры и бойцы возбужденно переговаривались, делясь впечатлениями. А я, прикрыв глаза, думал о своей новой должности, старался вспомнить все, что знал или слышал о венграх. Среди них мне предстояло теперь работать.
Давным-давно, году этак в 1914-м, будучи еще подростком, видел я две красочные картинки в приложении к газете «Копейка». И такими они были броскими, яркими, что запомнились на всю жизнь. На одной красовался бравый казак Кузьма Крючков с лихим чубом и лампасами на шароварах. В руках он держал длинную пику, на которую нанизал чуть ли не взвод австрийских кавалеристов. Внизу давалось описание подвига. На другой картинке тоже был изображен донской казак, схватившийся с венгерским гусаром. Под обоими прекрасные лошади, вставшие на дыбы. Гусар перерубил палашом пику, казак выдернул из ножен саблю, но венгерский гусар успел перехватить ее над самой
