Помню, однажды я завел с ним разговор о том, что он себя губит алкоголем. Володя рассмеялся:
– Святоша! А ты не пьешь?
– Пью, но...
– Недостаточно! А надо пить много. Художник должен пить. Водка освежает фантазию.
Красивая, милая его жена Наташа Фатеева не могла справиться с ним. Он изобретал немыслимые тайники для хранения водки. Даже опускал бутылку на веревке в мусоропровод. Приходил к доброй Ирине, моей жене, и горько каялся:
– Взял у Наташки денег на молочко для Володьки и пропил... Молочко для ребенка купить не на что... Одолжи!
Ирина давала ему деньги. Потом мы смотрели в окно и видели, как он шел в магазин за водкой.
Долги он всегда отдавал. Одолжит, но отдаст в срок. Впрочем, он хорошо зарабатывал. За то время, что я сниму одну картину, он снимет две-три.
– Торопишься, – говорил я ему.
– Мне нужны деньги, – признавался он. – Мечтаю иметь сто тысяч рублей. Люблю жить красиво и весело.
Он жил действительно весело. Свои фильмы ему неизменно нравились, в этом я, самоед, ему завидовал.
К друзьям относился душевно, но по-доброму посмеяться над всеми – в этом он себе не мог отказать.
– Кто классики марксизма? – спрашивал он и отвечал: – Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Гурин, Базелян! (В нашей мастерской Гурин и Базелян были отличниками).
При удобном случае, особенно при хорошем подпитии, он беззлобно подшучивал надо мной.
– Что ты из себя представляешь? В тебе знамениты только усы. Сними усы – и тебя никто не узнает. А я... – С пьяным умилением он продолжает: – Иду по Африке... негр... – Он делает удивленное лицо, изображая удивление и радость негра, увидевшего его. – «Кто вы?» – «Ай эм руссиш режиссер Басов».
На лице воображаемого негра восхищение! Басов бросается на колени, одной своей рукой хватает другую, подносит к губам и начинает неистово целовать.
– Во! – заключает он. – А ты... сними усы – тебя никто не узнает! – И заливается смехом.
– Володя, – говорю я, – тебе надо лечиться. Давай определим тебя в больницу.
– Хорошо, – соглашается он, – лягу! – И прибавляет, – с условием! Пусть впереди идет Лева Сааков (секретарь партийной организации), а сзади идет Сурин (директор «Мосфильма») и играет на трубе... (Сурин в молодости был трубачом.)
У Басова обаятельная улыбка. Он все превращает в шутку. На него нельзя сердиться. Часто даже непонятно: пьян ли он или трезв и просто балагурит, забавляется и забавляет других. Даже в тяжелых ситуациях он оставался таким.
Наташу Володя любил и всегда, даже когда они разошлись, говорил о ней с плохо скрываемой грустью. Но и тут не мог отказать себе в беззлобной остроте.
– Говорят, у нее роман с каким-то немцем... А я не хочу, чтобы мой Володька пел... – Поет на мотив немецкой песни Эрнста Буша, бессвязно произнося немецкие слова «верден», «мусен», «зольден». – Я этого не хочу! Я хочу, чтобы мой сын пел... – Поет сладким голосом: – «Во поле березка стояла...» – И смеется.
Или звонит мне.
– Слыхал? Наташка вышла замуж.
– Слыхал. Ну и что?
– А то, что она сообщает мне по телефону: «Мой муж космический врач». А я не понял, и говорю: «Ну и прекрасно! Будет тебе лицо всякими кремами мазать». А она: «Не косметический, а космический!» – Володя снова смеется, но в смехе слышны грустные нотки.
Пьяные бывают отвратительны. Басов обладал удивительным обаянием, он, как бы сильно ни был пьян, никогда не вызывал отвращения. Его все любили. На съемках он был весел и остроумен, быстро и просто находил контакт с самыми разными людьми и располагал их к себе.
Он первый из всех нас построил себе большую квартиру в центре Москвы, на улице Горького. И хвалился: «Метраж сто метров!» Я не бывал у него. Но Ирина, когда он заболел и лежал один в своей квартире, а я находился в экспедиции, приходила и ухаживала за ним. Ухаживали за ним и Нина Агапова и преданная ему бесконечно его сотрудница по съемочной группе.
Однажды Басов приехал в Горький, где я снимал фильм «Жили-были старик со старухой». Познакомил меня со своей попутчицей. Спросил, так, чтобы она не слышала:
– Красивая? Лучше Наташки?..
«Он еще любит Наташу», – подумал я.
– Не прописывают нас в одном номере, – жалуется Басов. – Пойдем к начальнику милиции, скажешь, что мы муж и жена.
– Не поверит.
– Надень медаль. Лауреату Ленинской премии поверит.
Надеваю пиджак с медалью, идем к начальнику милиции. Там я говорю, что мы давно считаем Басова и его спутницу мужем и женой, но их брак еще не оформлен... Басов уважаемый актер и режиссер... Начальник милиции нехотя подписывает бумагу: «Разрешаю прописать в одном номере». Благодарим. Прощаемся.
– А как насчет ковриков? – вдруг спрашивает Басов.
– Каких ковриков? – не понимает начальник.
– У меня из машины украли коврики...
– В нашем городе украли?
– В Суздале.
– А что вы от меня хотите? – не понимает начальник.
Мне становится стыдно за друга, а он, как ни в чем не бывало, улыбается во весь рот.
– В вашем городе автозавод...
И начальник милиции тоже улыбается.
– Хорошо. Будут вам коврики.
Вечером коврики были в машине.
Он работал в Югославии театральным режиссером. Приехал в Москву осваивать профессию режиссера кино. Язык понимал, говорил по-русски с акцентом, иногда употребляя сербские слова, и это не только не мешало общению, но делало его речь еще более колоритной.
В вопросах искусства он был опытней и умнее нас всех. Его работы были не только грамотны, но и талантливы, все мы это понимали. Юткевич не мог им нахвалиться. Девчонки со всех курсов повально влюблялись в Савву, а актриса нашей мастерской, красивая девушка Стася, стала его женой. Надо полагать, что Савва хотел остаться в Союзе и работать у нас. В этот период наши отношения с титовской Югославией сильно омрачились.
Иосифа Броз Тито во время войны называли «достойным учеником великого Сталина». Но когда война закончилась, он захотел строить новую экономику на свой лад, окружил себя западными экономическими советниками и стал осуществлять реформы.
Реформы проходили успешно, и Сталин почуял в них отход от своего социализма. Тогда он наводнил Югославию своими агентами, устроил слежку за Тито. Тито в свою очередь начал выявлять наших агентов и арестовывать их. Сталин негодовал. Иосиф Броз Тито был объявлен предателем социализма. Наша печать получила задание: «разоблачать югославов и их вождя Броз Тито». Перевыполняя это указание, наши журналисты называли секретаря югославской компартии не иначе как «Брозтитутка», а его правительство в нашей печати именовалось как «бандитская клика Тито – Ранковича».
Это был первый скандал в социалистическом семействе, за которым последовала целая эпоха других скандалов. Социалистические страны поняли, что сталинский социализм себя исчерпал и что он тормозит их развитие. Время требовало обновления социализма: свободы слова и экономических стимулов в труде.
