Курс обучения в школе был рассчитан на четыре года, но уж к концу зимы Анна Алексеевна поняла, что Калинин закончит школу куда быстрее. «Родное слово» Ушинского чуть не наизусть выучил, все книжки из школьной библиотечки прочитал.
Правда, там все больше «жития святых» на полках стояли, но были и стоящие книги. Потом Анна Алексеевна стала потихоньку давать Михаилу свои книжки. Так Калинин познакомился с Державиным и Пушкиным, Гоголем и Некрасовым. Некрасов произвел на него наиболее сильное впечатление: слова-то простые вроде, а как — за душу берут! И откуда он так хорошо долю крестьянскую знает?
Учительница не ошиблась. За две зимы Михаил Калинин освоил все премудрости земского учения. Это были счастливые дни, полные светлой радости познания. На экзаменах даже член попечительского совета похвалил: «Головастый парень!» Домой Миша принес похвальный лист, который получил «за примерное поведение, прилежание и успехи, оказанные во время пребывания в училище». Было это 1 мая 1889 года…
Весна тогда началась неплохо, а летом «бог послал» Верхней Троице засуху. На потрескавшуюся землю страшно было смотреть. А к уборке, когда дожди уж совсем ни к чему, обрушились ливни.
Троицкие ходили с посеревшими лицами: с чем зиму-то зимовать?..
— Голод…
Мордухай-Болтовские собирались в Петербург. Вместе с ними готовился к отъезду четырнадцатилетний Миша Калинин, которому была определена должность «мальчика для домашних услуг».
Миша рассуждал просто: «Лишь бы вырваться в Питер, а там не пропаду». Может, и правда, как говорила мать, жизнь повернется. Ему, не видевшему никакого города, трудно было представить, что такое Петербург, какое это громадное, суровое чудовище и как нелегко там найти свое место.
Со всем этим Миша столкнется позже, а пока он смотрел в будущее легко и безмятежно. За окном вагона расстилались необозримые, подернутые туманом поля. Где-то впереди за пеленой дождя Михаила Калинина ждал Петербург.
Северная столица Российской империи ошеломила деревенского паренька. Огромные дома, памятники, церкви, толпы разряженных людей — все это было так не похоже на тихую деревню.
Пугливо сдергивал он шапку перед каждым, на ком был мундир с блестящими пуговицами, торопливо крестился на бесчисленные церкви и вообще на все дома, что были похожи на храмы. Казалось, никогда не привыкнуть к этому огромному и неуютному городу.
В Петербурге Мордухай-Болтовские жили в угловом доме, что выходит окнами на Рыночную площадь и Соляной переулок. Дом не так уж велик. Да и то сказать, генерал Дмитрий Петрович не ахти какая важная персона — инженер Министерства путей сообщения. Даже выезда собственного не имеет.
Мишу поместили в небольшой комнатушке, где, кроме него, жили еще повар и лакей. Обязанности на нем лежали несложные — проснуться до барчуков, вычистить их обувь и одежду. Потом принести свежих булок, разбудить гимназистов Митю и Сашу, накормить их завтраком. А когда барчуки уйдут, прибрать их комнату, погулять с барыниным пуделем.
Когда барчуки уходили в школу, а генерал отбывал на службу, дом поступал в распоряжение горничных. Они сметали пыль, натирали полы, наводили блеск. О Мише, если его не надо было послать в магазин, нередко забывали. И эти часы были для него самыми счастливыми.
У Мордухай-Болтовских была своя домашняя библиотека. Миша, когда увидел ее впервые, обомлел — столько книг!.. Никто не препятствовал ему читать их в свободное время, и, притулившись где-нибудь в уголке, он читал. Барчуки посоветовали сначала познакомиться с русскими классиками — и перед Калининым открылась красота русского слова. Книги Пушкина и Лермонтова, Гоголя и Тургенева не только давали огромное наслаждение, они заставляли думать.
Книгу за книгой читал Миша «Жизнь животных» Брэма, пытался осилить Джона Стюарта Милля. Подолгу думал над его «Размышлениями о представительном правлении», над идеалистическим трактатом «О свободе». С недоумением закрывал последнюю страницу, как это — суть явлений недоступна познанию?
Вечерами Михаил забрасывал барчуков вопросами: «Так есть все-таки бог?», «А Пугачев — справедливый человек?», «Что значит «непознаваемость мира»?»
Собственное мировоззрение казалось барчукам архиреволюционным. На деле их взгляды были близки взглядам либеральной буржуазии. Реформы государственного управления — предел их мечты. Но Михаилу и такие мысли казались чрезвычайно смелыми, и он с уважительным удивлением выслушивал ответы гимназистов. И все-таки подчас его вопросы ставили барчуков в тупик.
Случалось, гимназисты давали ему уроки истории, географии или арифметики. А читать каждый рекомендовал то, что нравилось самому.
Митя, настроенный более либерально, чем братья, чаще других подсовывал Мише то одну, то другую книжку: «Прочти, полезно». И Миша читал, читал все. И все казалось интересным: от газет до Энциклопедии Брокгауза и Эфрона.
Газет в доме Болтовских было много. Миша оказывал предпочтение одной — «Новому времени». Привлекал заголовок. Думалось: «Вот новое-то мне и требуется знать».
Как-то случайно Михаил нашел на запыленной полке альманах «Полярная звезда». Ощущая восторженный холодок на спине — в точности такой, что появлялся перед прыжком в Медведицу с крутого обрыва, — читал о декабристах, шептал про себя запрещенные стихи Пушкина, рассматривал на обложке профили повешенных борцов против царя.
Несколько позже Миша познакомился с произведениями Николая Шелгунова. Прочитал все три тома сочинений и проникся к нему безграничным доверием.
Такому писателю нельзя было не верить. Кто-кто, а выросший в деревне Калинин знал, насколько справедливы слова Шелгунова о том, что жизнь большинства крестьян страшная, что у них хлеба хватает только до нового года и что они вынуждены идти в наемные работники. Кулачество же для крестьянства — «ужасный и безжалостный пресс», «мертвая петля».
Шелгунов видел выход из этого положения в крестьянской общине. Это было ошибочное мнение, но Калинин в то время еще не мог понять этого. Он с увлечением читал философские статьи Шелгунова и все больше убеждался в том, что прав не Милль с его утверждениями о «непознаваемости сути явлений», а прав этот вот российский писатель, который, по словам Мити, и ныне жив. Прав в том, что мир существует независимо от сознания человека.
Убедившись, что Шелгунову можно верить во всех вопросах, Калинин поверил ему и в вопросе религии. Из его сочинений он узнал о тех преследованиях, которым подвергала церковь великие открытия Галилея, Коперника, Джордано Бруно, о вековечной борьбе света и мракобесия.
