Ознакомительная версия.
К Новому году, естественно, готовили ёлочные игрушки. Гирлянды флажков из цветной бумаги или из фольги, «фонарики», хоть и не светящиеся, но уютные, игрушки из яичной скорлупы (содержимое которой предварительно выдувалось через дырочки, для яичницы), раскрашенные бронзовой краской грецкие орехи…
Некоторые самоделки были скорее физическими опытами. Например, из ватмана отец порою делал фрагменты, не столько поделки, сколько недоделки, только чтобы показать мне неожиданную прочность треугольных в сечении «балок», согнутых из полосок бумаги. Из того же ватмана изготавливались и колёсики, внутренняя часть которых клапанами отгибалась на обе стороны – и вдруг эти колёсики бежали по асфальту сами, подгоняемые ветром, дующим в отогнутые клапаны-паруса.
Бывало, мы разглаживали платяной щёткой газету на кафельной стенке печи – и наэлектризованная бумага крепко залипала на кафеле. Расчёска, натёртая мехом, или просто погулявшая как следует по шевелюре, притягивала волосы и мелкие бумажки. Перевёрнутый полный стакан воды, накрытый листком бумаги, не выливался. В общем, чудеса можно было делать своими руками. Это потом, в школе, выяснилось, что мы проводили не фокусы, а опыты. Но тогда, досрочно, это было нечто большее: приручение тайны.
Одно время я посещал кукольный кружок в Доме пионеров. Больше всего мне нравилась техника папье-маше для изготовления кукольных голов. Я даже решил перенести её в сферу автомобилестроения, и смастерил папье-машовый кузов гоночной машинки собственного дизайна. Правда, до шасси с электромоторчиком руки так и не дошли.
Но подростковый возраст – это скорее время начинаний, чем завершений. Не довёл я до «товарного вида» ни один из нескольких карманных полупроводниковых приёмников, хотя некоторые из них даже поразговаривали. (Это сейчас приёмник может располагаться в любой горошине. Тогда же сделать его в корпусе из мыльницы было эффектной заманчивой мечтой.) Да и многое другое, начиная с вышивки петуха крестиком, осталось недоделанным. Идея пленяла больше, чем её итоговое осуществление.
И всё же навык мастерить своими руками сформировал определённое трудолюбие. Потом, уже будучи взрослым, я научился выбирать нужное русло деланья и доводить начатое до завершения. Подростком же был довольно разбросанным. «Всему своё время под солнцем…»
Можно было рассказать о них и в предыдущей главе, но лучше запомнились последние годы, когда отец ещё был на свободе.
Во-первых, надо сказать о велосипедах. Они были и у отца, и у мамы, и у нас с Лёней, позже и у Максима. У мамы – дамский, без той части рамы, которая соединяет седло с рулевой колонкой (чтобы садиться, не перекидывая ногу), и с пёстрой сеткой, закрывающей верхнюю часть заднего колеса (чтобы платье не попало в спицы). Ведь тогда ещё не были в ходу женские брюки. Для Максимки отец сделал у себя на раме, перед седлом, особое сиденьице, так что тот мог уже с раннего возраста участвовать в наших семейных велосипедных путешествиях. Впрочем, в городе самое большое из них заключалось в поездке по набережной Москвы-реки к Лужникам. Там, перед входом на стадион, располагались большие асфальтовые площадки, на которых мы катались всласть. Потом ехали обратно. Машин на улицах было мало, набережная была пустынной. После прогулки происходила церемония протирки велосипедов и привязывания их к перилам мраморной лестницы (по-моему, только для этого перила нам и служили).
Менее частым и более разнообразным развлечением была семейная поездка на ВДНХ. Выставка являлась тогда, действительно, всесоюзной. Все павильоны полнились удивительными экспонатами, и мы успевали посмотреть только два-три павильона из множества. Зато вдосталь гуляли, любовались растениями, катались на колесе обозрения – ещё довольно небольшим, хотя оно нам казалось вполне грандиозным. Другие аттракционы завелись там гораздо позже. Обязательно ели мороженое в кафе и пили газировку. Кроме нескольких кафе и ресторанов поесть было почти негде – никаких киосков с едой, да и прочей торговли.
Зато в остальном Выставка представляла собой целый самобытный мир, особый город в городе. Когда отца посадили, мама продолжала поддерживать традицию вылазок туда, хотя гораздо реже и, думаю, с меньшей внутренней радостью. Потом она ходила туда и с внуками.
Любили мы посещать и Парк культуры (ЦПКиО имени Горького): кататься на аттракционах и гулять по Нескучному саду. Аттракционов было гораздо меньше, чем сейчас, но среди них особенно хочется вспомнить те, что напрочь исчезли.
Самыми популярными были самолёты, парой вращавшиеся на оси (и когда из самолёта внизу выбирались двое катавшихся, уступая место следующим, в верхнем двое висели вниз головой). Усложнённым вариантом являлся «иммельман»: самолёт, который во время такой петли ещё и вращался вокруг своей оси. Для меня, подростка, это представлялось довольно героическим испытанием.
Попроще (но и здесь жутковато) выглядело кресло на длинном рычаге, где тебя привязывали, ударяли твой конец рычага о большую пружину, так что он размашисто поднимался, опускал тебя на другом конце вниз головой, а потом возвращал обратно. Кажется, это называлось «Летающие люди». Для меня это был экстрим, я как бы одновременно испытывал и утверждал своё мужество.
Работало и «чёртово колесо» (позже, гуляя там со своими детьми, я его уже не видал). На диске диаметром метров пять с лёгким коническим возвышением к середине усаживалась группа желающих, после чего диск начинал вращаться всё быстрее. Центробежная сила настойчиво стаскивала людей с диска. Зазора между диском и остальным полом почти не было. Изредка какому-нибудь ловкачу удавалось удерживаться в центре диска (свесившись по обе стороны от центра вершины), мне нет. Порою слаженная компания цеплялась за руки, образуя кольцо вокруг центра диска, тогда у них появлялся шанс удержаться.
Иногда частью прогулки становилась поездка на «речном трамвайчике». Это было весёлым праздничным переживанием, особенно если удавалось встать на палубе впереди, так что вся Москва-река открывалась тебе, и можно было вообразить себя отважным капитаном.
Однажды мы плыли вдвоём с мамой, и я оказался рядом с колоритной индианкой в сари с точечкой на лбу. Языковых возможностей пообщаться у меня не было, но дружелюбие било через край. Вспомнив, что недавно мне купили значок, который меня восхитил – это была медалька вычурной формы с золочённым главным павильоном ВДНХ, – я презентовал его иностранке. Она обрадовалась, всполошилась – и вручила мне, отстегнув со своего наряда, брошку в виде цветка с голубыми стёклышками-лепестками и прозрачной серединкой. Этим наше общение и закончилось, но я помню, как долгое время подозревал, что в брошке – настоящие драгоценные камни (бриллиант и сапфиры, например), и даже пробовал резать серединкой по стеклу, чтобы доказать её алмазность. Не очень-то она резала, но до сих пор брошка хранится в моей сувенирной коробке.
Изредка мы выбирались купаться в Серебряный бор. Это была совсем окраина – можно сказать, дикая природа. Во всяком случае, самой обычной находкой там были белемниты, «чёртовы пальцы». Тогда я не воспринимал их как нечто ископаемое. Так, что-то вроде камешков особой формы…
Проще и чаще случались прогулки в парке возле Новодевичьего монастыря, у пруда. Монастырь не был тогда отреставрирован, и древность его ощущалась наглядно. А лебеди на пруду и тогда плавали. Колокола не звонили – вообще подразумевалось, что это просто музей такой, в виде монастыря и кладбища, куда нас иногда водили посмотреть могилы великих людей. Величие похороненных меня не слишком волновало, а надгробные памятники нравились: красивые такие, разнообразные.
Эх, на любую прогулку я бы сейчас отправился с родителями! Может, это ещё произойдёт? «Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века…»
Незнакомство с окружающим
Несмотря на то, что я долго жил на Клинической и вроде бы знал свой район довольно хорошо, он остался для меня архипелагом неизвестности. Таинственная фабрика «Красная Роза» (только картонные шпульки иногда возникали в школьных играх); неизвестный источник запаха ржаных сухарей; про Академию Фрунзе и заикнуться не смею…
Правда, мы сходили классом на экскурсию в музей-усадьбу Льва Толстого. Да ещё на заводе «Каучук» я был с отцом. Там никто нам экскурсии не устраивал, отец приходил по делу, но даже то, что я видел и слышал мельком, насытило меня неожиданными впечатлениями. Долго у меня хранился лоскуток синтетического каучука (бросовый, повсюду на заводе такие валялись), который казался мне чудом индустрии. А вот на ткацкой фабрике (не на «Красной Розе», на другой) я впервые побывал, когда мне было за пятьдесят. На пивном заводе наблюдал за конвейерным производством, но это было в Пльзене, когда поехал в Чехословакию участником студенческого стройотряда. Так что улицы свои помню, а основная часть окружающего осталась чем-то неизвестным.
Ознакомительная версия.
