— Парень, ты уверен?
— Да, и пусть он торчит повыше, такими пиками… А потом покрасьте в розовый цвет.
Парикмахер восемь минут возит машинкой по моей голове, затем произносит: «Готово!» — и разворачивает меня лицом к зеркалу. Смотрю на свое отражение. Серьги в ушах были хороши, но эта идея гораздо лучше. Не могу дождаться встречи с миссис Г, чтобы увидеть, какую она скорчит физиономию.
Пока после парикмахерской я жду обратного автобуса в академию Боллетьери, меня никто не узнает. Ребята, с которыми я играю и сплю на соседних койках, смотрят мимо меня, не замечая. На взгляд стороннего наблюдателя, мой поступок — лишь отчаянная попытка выделиться. На самом же деле это — попытка компенсации мне настоящему. По крайней мере к этому я стремился.
Я ЛЕЧУ ДОМОЙ НА РОЖДЕСТВО. Когда самолет пролетает над Стрипом и ряд казино, уже показавшихся под нашим правым крылом, мерцает, как строй новогодних елок, стюардесса сообщает, что нам задерживают посадку.
По салону проносится ропот.
— Мы знаем, что вам не терпится отправиться в казино, — говорит она. — Поэтому подумали, что вы не откажетесь провести время за игрой, пока нам не дадут посадку.
Пассажиры выражают всеобщее одобрение.
— Пусть каждый положит по доллару в этот бумажный пакет. Теперь напишите номера своих кресел на бумажках, я соберу их в другой пакет. Мы вытащим один из номеров наугад, и победитель сорвет джекпот!
Она получает с каждого из нас по доллару, другая стюардесса тем временем собирает бумажки с номерами кресел. Девушка, встав у первых рядов кресел, засовывает руку в пакет:
— И первый приз получает… барабанная дробь… номер 9F!
9F — это мой номер. Я выиграл. Выиграл! Я стою, покачиваясь. Пассажиры, оборачиваясь, смотрят на меня. По салону проносится шепот. Вот это номер: победитель — пацан с панковским ирокезом!
Стюардесса неохотно отдает мне пакет с 96 купюрами. Остаток полета я провожу считая и пересчитывая их, вознося благодарности своей госпоже удаче.
Как я и думал, отец в ужасе от моего пирсинга и ирокеза. Он, однако, не обвиняет ни академию Боллетьери, ни самого себя. Он не желает признать, что отсылать меня из дома было ошибкой, и не собирается даже разговаривать о моем возвращении. Он лишь спрашивает, педик ли я.
— Нет, — отвечаю я и ухожу в свою комнату.
Фили идет за мной. Ему нравится мой новый имидж. Даже ирокез лучше, чем лысина. Я рассказываю ему о своем неожиданном выигрыше.
— Bay! — восклицает Фили. — И что ты будешь делать с этой кучей денег?
Вообще-то я думал купить на них браслет на щиколотку для Джейми.
Она ходит в одну школу с Перри и разрешила мне себя поцеловать, когда я был дома в последний раз. Но, с другой стороны, мне очень нужна новая одежда для школы. Я больше не могу обходиться одним-единственным серо-черным свитером. Я не хочу быть хуже одноклассников.
Фили кивает: мол, трудный выбор, брат.
Он не спрашивает, зачем мне серьги в ушах и ирокез на голове, если я хочу быть таким же, как мои одноклассники. Он считает мой выбор трудным, противоречия — понятными и старается помочь мне определиться с выбором. Мы решаем, что деньги надо потратить на подарок подружке, наплевав на одежду.
Однако, когда вожделенный ножной браслет оказывается у меня в руках, я раскаиваюсь в своем выборе. Я представляю, как, вернувшись во Флориду, вновь буду пытаться придумывать комбинации из нескольких предметов своего гардероба. Признаюсь в этом Фили, он слегка кивает.
Проснувшись на следующее утро, я обнаруживаю Фили, склонившегося надо мной с загадочной ухмылкой. Он смотрит мне на грудь. Скосив глаза, я вижу там стопку денег.
— Что это?
— Вечером ходил играть в карты, брат. Сорвал нехилый куш. Шестьсот баксов.
— Ну, и?..
— Это твои три сотни. Пойди купи себе пару свитеров.
ОТЕЦ ХОЧЕТ, чтобы во время весенних каникул я участвовал в турнирах для полупрофессиональных игроков — так называемых сателлитов. Квалифицируют для участия в турнире всех подряд: кто угодно может выйти на поле и провести хотя бы один матч. Проходят подобные соревнования в местах, которые и городами назвать трудно: к примеру, в Монро, штат Луизиана, или в Сент-Джо, Миссури. Я не могу путешествовать без сопровождения, ведь мне всего четырнадцать, так что отец отправляет со мной Фили в качестве наставника. Заодно и он примет участие в играх: Фили с отцом все не оставляют надежды, что мой старший брат способен продвинуться дальше в спортивной карьере.
Фили берет в аренду бежевый фургон, который тут же превращается в передвижную версию нашей спальни. Одна сторона принадлежит Фили, другая — мне. Мы преодолеваем тысячи миль, останавливаясь, лишь чтобы перекусить в придорожных забегаловках, поспать и принять участие в том или ином турнире. В городах, где проходят соревнования, ночлег для нас бесплатный: мы останавливаемся в семьях, которые согласились безвозмездно приютить у себя спортсменов. Большинство хозяев — люди чрезвычайно радушные, только очень уж увлеченные теннисом. Непривычно останавливаться у незнакомых людей, а беседовать о теннисе за утренним кофе с блинчиками — и вовсе тяжкая обязанность. По крайней мере для меня. Фили, напротив, всегда готов поболтать, и мне всякий раз приходится уводить его чуть ли не силой, когда приходит время уезжать.
Мы с Фили чувствуем себя преступниками, живущими дорогой и свободными делать все, что заблагорассудится. Мы бросаем коробки от фастфуда на заднее сиденье машины, ругаемся на все подряд, говорим то, что приходит на ум, не боясь быть пойманными на ошибке или высмеянными. И все же мы ни разу не упоминаем, что цели путешествия у меня и у Фили различны. Фили хочет заработать очко в классификации Ассоциации профессионалов тенниса: всего одно, просто для того, что-бы, наконец, узнать, каково это — попасть в классификацию среди профессионалов. Я же мечтаю избежать игры с Фили, ведь в этом случае мне вновь придется одержать верх над любимым братом.
На первом же турнире я наголову разбил своего соперника, а Фили потерпел поражение от своего. После игры, сидя в машине, припаркованной на стоянке позади стадиона, Фили, оглушенный, неотрывно смотрит на рулевое колесо. Почему-то это поражение оказалось для него больнее других. Вдруг он изо всех сил колотит кулаком по рулю.
Затем опять. Он бормочет что-то себе под нос, но так тихо, что я не слышу ни слова. Постепенно его речь становится громче, и вот он уже кричит во весь голос, обзывая себя прирожденным неудачником, колотя кулаком по рулю с такой силой, что я боюсь за его кости. Я вспоминаю отца: то, как он нокаутировал водителя грузовика, а после еще долго наносил воображаемые удары сопернику над рулевым колесом.
