позвать Эллисон.
Пока доктор Хейз беседовал с моей дочерью, я ждала в доме. Я не могла слушать речи пастора. Чтобы удержаться на ногах, я стояла, схватившись за раковину. Не понимала, как мне быть: я ненавидела своего бывшего мужа, но ведь он был хорошим отцом. Иногда он лучше меня справлялся с родительскими обязанностями. Я не понимала, как мне растить ребенка теперь и продолжать помогать людям.
Когда доктор Хейз уехал, мы отправились к Мэгги, чтобы Эллисон могла побыть с родственниками. По дороге Эллисон сказала, что хочет забрать папину рубашку. Ту, в которой она его всегда представляла.
– Конечно, милая, – сказала я, подавив тихий всхлип. Когда умер мой папа, я тоже оборачивала вокруг себя рукава его рубашки.
Когда мы подъехали, я напомнила себе, что мне нужно быть крайне вежливой. Не думаю, что Мэгги любила своего покойного мужа, но все-таки она оставалась с ним рядом. Я позвонила в дверь и изобразила на лице сочувствие. Мэгги оказалась не очень хорошей актрисой. При виде меня у нее вытянулось лицо.
– Рут? – спросила она. – А ты что здесь делаешь?
– Эллисон хотела побыть с родными.
Мэгги даже не взглянула на мою дочь.
– Сейчас не лучшее время.
Заглянув Мэгги за спину, я увидела в доме Линду, еще одну бывшую жену покойного, и ее сына.
– Я могу… э… я могу уйти…
Сделав шаг назад, я поставила Эллисон перед собой. Мэгги не шелохнулась.
– Можно? – проговорила я одними губами, и Мэгги покачала головой.
Наклонившись вперед, я произнесла тихо, но твердо:
– Эллисон хочет забрать его рубашку.
На лице Мэгги появилось выражение ужаса, словно мы с дочерью пришли, чтобы ограбить ее дом. Унести целую рубашку!
– О, – процедила Мэгги, – прийти на следующий день и забрать то, что хочется, – это в твоем стиле.
Я, желая оградить Эллисон от дальнейших пыток, опустила глаза.
– Мы просто хотели проведать тебя, Мэгги, – сказала я так тихо, чтобы меня услышала только дочь.
Эллисон хотела, чтобы я отвезла ее к флористу. Я спросила у Терри Уоллеса, ипподромного комментатора, у которого водились деньги, сможет ли он одолжить мне сто долларов, чтобы я купила Эллисон платье на похороны и цветы. Сперва я попросила помощи у Имоджен, но она ответила отказом. Так что мне пришлось обратиться к совершенно постороннему человеку. Терри был порядочным, и я знала, что он не скажет мне нет.
Эллисон настаивала на том, что сама выберет цветы на похороны, и мы заехали домой за подсвечником с ангелами, который она недавно раскрасила в школе. У нее в голове сложилась картинка, и я должна была помочь ей воплотить задуманное в жизнь. Когда мы подъехали к цветочному магазину и я стала отстегивать ремень, Эллисон повернулась ко мне:
– Мама, ты можешь остаться в машине.
– Я хочу тебе помочь.
– Не надо.
– Хорошо, я помогу тебе тем, что останусь в машине. Да. Так и сделаем.
Время шло, а Эллисон все не выходила из магазина. Возможно, продавец ждет, что я приду и расплачусь за цветы? Я бесшумно вошла внутрь. Из-за прилавка вышла Сюзанн, одна из сотрудниц магазина. На глазах у нее были слезы.
Когда Сюзанн увидела меня, я поднесла к губам палец.
– Мне нужен особенный букет, – послышался голос Эллисон.
Я сбилась со счета, пытаясь вспомнить, скольких людей моя шестилетняя дочь похоронила вместе со мной. Она понимала всю важность похорон, знала, как проходит этот ритуал и какой сакральный смысл заключен в погребении. Я, конечно, догадывалась, куда отправится душа моего бывшего мужа, но должна была держать свои мысли при себе и просто быть рядом с дочерью, пока она провожает отца в последний путь.
На отпевании нам не разрешили сесть рядом с ближайшими родственниками покойного. Этого не позволили даже его родной шестилетней дочери. Цветочная композиция со свечой вышла прелестной. Я спросила у распорядителя похорон, нельзя ли приставить к гробу скамейку или стремянку, чтобы Эллисон посмотрела на отца.
– Разве никто не может взять ее на руки? – спросил он.
– Нет, ей нужно провести несколько минут наедине с отцом.
– Тогда мне придется спросить позволения у родственников.
– Это дочь покойного, – сказала я. – Разве она ему не родственник?
Мэгги дала согласие, но у меня возникло такое чувство, будто мы сорвали похороны. Отца Эллисон хоронили на кладбище Мемориал-Гарденс, том самом, куда много лет назад моя мать навеки выслала своего брата. Так, казалось, и должно было быть. Эллисон не пустили в лимузин, в котором родственники покойного отправились на кладбище. Я понимала, почему не пускают меня, но его дочь!
Эллисон незаметно оторвала от букета, лежавшего у гроба, розу и всю дорогу от похоронного зала до могилы рассматривала этот цветок. Она попыталась вложить в бутон всю свою энергию и любовь и хотела оказаться на кладбище раньше всех, чтобы спрятать цветок в гроб. Распорядитель похорон снова от нас отмахнулся, повторив, что нужно просить разрешения у родственников. Я схватила мужчину за лацкан пиджака и потащила к лимузину, на котором как раз приехали Мэгги и Линда. Я распахнула дверь автомобиля.
– Мэгги, скажи ему, что нет ничего плохого в том, чтобы открыть крышку гроба и в последний раз показать шестилетнему ребенку покойного отца.
– Думаю, ты права.
Эллисон так и не дождалась отцовской рубашки. Ей отдали пресс-папье. Небольшой пластмассовый шарик, который ничего не значил ни для покойного, ни для его родни. Но Эллисон все равно поставила его на видное место у себя в комнате.
Отец Эллисон говорил мне, что у него есть страховка, по которой в случае его смерти дочери должны выплатить пятьдесят тысяч долларов. Вы уже понимаете, к чему я веду.
Он оставил нас без цента. Он был женат четыре раза, и поэтому я с трудом смогла выбить для Эллисон хотя бы пособие. Процедура затягивалась, а у нас закончились алименты. Бонни присматривала за Эллисон, пока я была на работе, но я так нервничала, что похудела до четвертого размера. Бонни ничего мне не говорила. Если у нее не было готового решения, она предпочитала молчать.
Как-то утром, когда я была дома, в дверь тихо, но настойчиво постучали. На крыльце стояла хмурая Имоджен. На ней было пальто из верблюжьей шерсти – когда-то такая вещь стоила больших денег, но то время безвозвратно ушло. Имоджен обхватила себя за плечи, как будто замерзла или считала возмутительным то, что ей пришлось прийти ко мне.
– Твой друг сказал, что тебе нужна помощь, – сказала она.
– Какой друг?
– Больной.
Я усмехнулась про себя.
– Боюсь, мне нужно больше подробностей.
– Бонни, – ответила Имоджен так, словно ей ужасно не хотелось признаваться, что она что-то обо мне знает. Она протянула мне пачку купюр. – Вот. Больше я ничего не могу сделать. И впредь не смей у нас ничего просить.
Дождавшись, когда Имоджен уедет, я пересчитала деньги. Двести долларов. Думаю, так она решила от меня откупиться. Что ж, я заплатила за жилье, а потом взяла совсем немного из оставшихся денег – два доллара – и купила на птицефабрике упаковку яиц. Я положила яйца на заднее сиденье машины и поехала на кладбище Мемориал-Гарденс.
Я оказалась у могилы бывшего мужа быстрее, чем успела понять, что творю.
– Ах ты сукин сын! – крикнула я и швырнула первое яйцо в надгробие, целясь в его чертово имя. – Ты об этом пожалеешь, сволочь! Оставил нас одних! Своего ребенка и его мать! И твоим дрянным родителям мы тоже не нужны!
Я брала яйца одно за другим и бросала их в могилу, глотая слезы.
– Двести долларов! – По надгробию стекала желтая жижа. – Столько стоит аренда за один месяц! За один.
Скоро должно было стемнеть, и я устроила на могиле настоящий пир для енотов и прочих зверушек.
А потом приехали полицейские. Я на них даже не смотрела. Просто молча метала яйца в надгробие. Тогда один из полицейских медленно подошел ко мне.
