Их встречи происходили у синего мраморного обелиска в честь побед Румянцева — у того кагульского памятника, который Пушкин неоднократно описывал в стихах и прозе. Возможно, что раннее лицейское стихотворение «Измены» посвящено Наташе Кочубей.
Осенью 1815 года на лицейских балах появилась сестра одного из воспитанников, Екатерина Павловна Бакунина. «Прелестное лицо ее, дивный стан и очаровательное обращение произвели всеобщий восторг во всей лицейской молодежи», вспоминал впоследствии Комовский. Сохранившиеся позднейшие портреты Бакуниной передают тонкость черт и задумчивость взгляда, пленившие Пушкина и его товарищей. Но поклонение не выходило из плана поэтических мечтаний — Бакунина состояла фрейлиной при дворе и была значительно старше своих лицейских рыцарей.
Увлечение это вызвало к жизни замечательные лирические произведения Пушкина — целый цикл его любовных стихотворений, в которых глубокий тон неизведанного чувства выражался и в новой для него поэтической форме — элегии. Примечательно, что в дневнике Пушкина 1815 года восхищение Бакуниной переплетается с элегическими стихами Жуковского, тщательно выписанными юным влюбленным в качестве эпиграфа к собственным признаниям:
«Он пел любовь, но был печален глас.
Увы! он знал любви одну лишь муку!
Жуковский.
Как она мила была! Как черное платье пристало к милой Бакуниной».
Но несравненно более украсили «милую Бакунину» первые элегии Пушкина. До 1816 года элегический жанр отсутствует в его тетрадях, хотя интерес к нему, видимо, имелся в среде лицейских поэтов. В старшем поколении он был представлен у Карамзина, Нелединского Мелецкого, Капниста, позднее у Мерзлякова, Батюшкова и Жуковского. Любимые поэты Франции могли непосредственно возбудить интерес Пушкина к этому жанру. Элегию во французскую поэзию вводит Клеман Маро; она встречается у Лафонтена и Вольтера. Но один из сильнейших элегиков Франции XVIII века был Эварист Парни, над различными текстами которого — то меланхолическими, то страстными — усиленно работал Пушкин-лицеист, стремясь передать их в переводах и подражаниях. В своей книге «Эротические стихи» Парни, переживший несчастное увлечение, с замечательной искренностью и глубиной изобразил надежды, страсть и отчаяние влюбленного. На эти мотивы написаны и пушкинские элегии, иногда непосредственно посвященные Бакуниной, иногда же отдаленно навеянные ее образом («Медлительно влекутся дни мои» или знаменитое по своей напевности «Слыхали ль вы за рощей глас ночной», столько раз переложенное на музыку русскими композиторами).
Некоторые юношеские элегии Пушкина задумчивы и печальны, но многие из них принадлежат к типу просветленных признаний. Ему, несомненно, было хорошо известно классическое определение жанра в «Поэтическом искусстве» Буало: «Элегия изображает радость и грусть влюбленных». Из этой формулы исходил и адъюнкт по кафедре Кошанского П. Е. Георгиевский, отметивший в своем курсе два свойства элегии: печаль и радость, при общих чертах «мягкости и нежности», свойственных канцоне. Таков у Пушкина радостный гимн любви «К живописцу», таковы «Осеннее утро», полное ожиданий весны; «Месяц», проникнутый воспоминаниями о наслаждении; «Я думал, что любовь угасла навсегда», охваченное мечтой о сладостной свободе; таков и ряд других «жалоб», проникнутых надеждой и счастьем влюбленности. Элегия Пушкина, получившая впоследствии (в Болдине и Петербурге) такие «пронзительно унылые» ноты, в беспечные лицейские годы еще часто звучит молодой любовной песней под открытым небом царскосельского парка, —
Когда в тени густых аллей
Я слушал клики лебедей,
На воды светлые взирая…
В начале марта 1815 года лицеисты были собраны на первую беседу со своим новым директором Энгельгардтом. Это был европейски образованный педагог, но насквозь проникнутый религиозно-нравственными воззрениями на задачи воспитания. Он считал необходимым лично изучить характер каждого воспитанника для лучшего воздействия на него в указанном направлении, но, видимо, не всегда находил к этому верные пути. Пушкин, по крайней мере, уклонился от такого раскрытия директору своего внутреннего мира и вызвал с его стороны весьма отрицательную оценку. Энгельгардт решительно осудил Пушкина за «поверхностный французский ум», «пустое и холодное сердце», «воображение, оскверненное всеми эротическими произведениями французской литературы», а главное — за отсутствие религии. Неудержимое стремление молодого ума освободиться от незыблемых авторитетов прошлого, укрепление которых являлось главной задачей директора императорской школы, видимо, вызвало этот разрыв. Возмущенный атеизмом Пушкина, Энгельгардт не оценил ни его поэтического дарования, ни его душевных качеств.
Вскоре молодого поэта навестили в лицее по пути из Петербурга в Москву дядя Василий Львович, Вяземский и сам Карамзин. Все они стали теперь виднейшими деятелями литературного общества «Арзамас», основанного для обстрела оплотов литературной реакции — «Беседы» и Российской академии.
Борьба за старый и новый слог уже вышла далеко за границы филологических прений. Соображения правильного словообразования стали поглощаться политическими тревогами. Воинствующий Шишков, усматривавший всюду «следы языка и духа чудовищной французской революции», нападал на карамзинские неологизмы, вроде эпоха, будущность, катастрофа, переворот. Последний термин вызывал особое возмущение именно потому, что ему придавали «знаменование французского слова «revolution». Отсюда требование обратиться для обогащения литературного языка к церковнославянским книгам и строжайший запрет обновлять русскую речь парижской, то-есть якобинской, терминологией.
Новые опыты Карамзина и Жуковского подвергались яростным нападкам и в театральных памфлетах Шаховского. После постановки осенью 1815 года «Липецких вод», с оскорбительной карикатурой на Жуковского, сторонники Карамзина объединяются для общей борьбы. Возникает «Арзамас». Порядок заседаний нового содружества представлял живую пародию на собрания академий, масонских лож, литературных обществ типа «Беседы». Потешные и даже озорные приемы арзамасской процедуры вызывали немало нареканий, которые весьма убедительно отвел Вяземский: «В старой Италии было множество подобных академий, шуточных по названию и некоторым обрядам своим, но не менее того обратившихся на пользу языка и литературы».
