нашел своего агента.
— Здесь. Пришел, — прошептал он.
Я взял в темноте за руки Смирнова и Петрушева и сказал им:
— Пойдем к дверям и постучим. Если отворят, сразу вваливайтесь, а я дверь запру. Фонарь с вами?
— Здесь!
— Давайте его мне!
Я взял фонарь, приоткрыл в нем створку, нащупал огарок и приготовил спички.
Потом мы втроем смело подошли к дверям, и я постучал в окно.
Никто не отозвался.
Я постучал крепче.
За дверью словно пошевелились. Потом Анна закричала:
— Кто там?
Я изменил свой голос и ответил:
— Отвори! От Стефании и от отца!
За дверью опять все смолкло, но затем звякнула задвижка, и дверь чуть-чуть приоткрылась.
Моим молодцам было этого довольно.
Они мигом распахнули дверь и вошли в комнату. Раздался страшный крик перепуганной Анны.
Я вошел за ними, тотчас запер дверь и зажег фонарь. Это было делом одной минуты.
Перед нами стояла Анна в одной длинной сорочке.
— А где Мишка? — спросил я.
Она продолжала кричать как резаная.
— Какой Мишка? Я ничего не знаю. Вы всех забрали. Оставьте меня!
— Ну, братцы, идите прямо к двери, на ту сторону, — сказал я, — да осторожно. Смотрите направо. Он там, может быть, за печкою.
Я не успел кончить, как Анна бросилась к двери и заслонила ее собою.
— Пошли вон! не пущу! — вопила она.
Я потерял терпение.
— Берите ее! — крикнул я.
Она стала сопротивляться с яростью дикой кошки, но мои силачи тотчас управились с нею. Смирнов сдернул с кровати широкое одеяло, ловко накинул на нее, и через две минуты она лежала на постели спеленутая и перевязанная по ногам и рукам.
Тогда она стала кричать:
— Спасайся!
В ту же минуту распахнулась дверь, и из нее, страшный, как сибирский медведь, выскочил Мишка Поянен. В руках у него была выломанная от стола ножка.
— А, ты здесь, почтенный! — крикнул я ему.
Мой голос привел его в бешенство, и он, забыв о двух моих пособниках, с ревом кинулся на меня и... в ту же минуту лежал на полу.
Петрушев подставил ему ногу и сразу насел на него.
Связать его потребовалось минут пять.
Тогда я приказал развязать Анну, и мы вышли из сторожки № 9 со связанным Пояненом.
На другой день мы снимали с него допрос.
Личность его была удостоверена раньше. Ему было всего 30 лет. Выборгский уроженец, типичный чухонец, угрюмый, мстительный, злой, он был у себя на родине четыре раза под судом за кражи и два раза был сечен розгами по 40 ударов каждый раз.
Но это и все, что мы о нем узнали.
Он сам от всего отрекался.
Не узнавал Славинского, Стефании, Калины, меня. Отказывался от всякого соучастия в преступлениях и, хотя его убеждали и я, и Келчевский, и Прудников, и пристава, и даже пастор, все-таки не сказал ни одного слова признания.
Но улики против него были слишком очевидны, чтобы он мог этим путем избегнуть наказания. Так окончилась поимка Поянена. С Перфильевым дело было гораздо труднее, и мне помог благодетельный случай.
Кстати о «случае».
В деятельности сыскной полиции очень часто встречается этот «случай», а незнакомые с нашими приемами люди часто даже иронизируют по этому поводу, приписывая все наши открытия случайностям.
Но случайность случайности рознь. Действительно, нам всегда помогает «случай», но дело в том, что мы сами ищем этот случай, что мы гоняемся за ним и в долгих, неустанных поисках наконец натыкаемся на него.
Мы знаем места (темные, трущобные места), где могут проговориться и дать, хотя косвенное, указание; мы знаем места, где разыскиваемый может ненароком попасться, — и в этих местах беспрерывно дежурим, часто с опасностью для жизни, напрягая и слух, и зрение.
И «случай» оказывается, но насколько удача наших поисков будет обязана случайности — это еще открытый вопрос, и я склонен думать, что не будет нескромностью приписать что-нибудь и нашим способностям и энергии.
Но я отвлекся.
Итак, оставалось поймать еще Александра Перфильева, чтобы все «душители» были налицо.
Об этом Александре Перфильеве мы узнали только, что ему около 42 лет, что он из крестьян г. Лермонтова Костромской губернии, сидел в Петербурге в тюрьме за бродяжничество, был водворен на родину, откуда снова бежал года два назад и, проживая в притоне у Сверчинского, завел дружбу с «душителями» и душил извозчиков с Федором Ивановым, и с Калиною, и Пояненом, грабил и воровал в компании со всеми и, наконец, что он во время облавы спасся, переплыв Лиговку.
Ко всему этому я знал его в лицо, так как видел его в последнее свое посещение Славинского.
Но это было и все, что мы о нем знали.
В то время Петербург еще не представлял такого образцового порядка, какой заведен теперь, особенно в отношении полицейском.
За паспортами следили слабо. Не только отдельные дома, но целые кварталы являлись притоном для всяких бродяг и проходимцев.
Поэтому нетрудно будет представить, какой задачею являлось разыскать хотя бы и в Петербурге этого Перфильева. А если он еще ко всему ушел в уезд?.. Но я храбро взялся за дело.
Прежде всего я обошел все известные мне притоны и подозрительные места и везде, где у меня были приятели (а такие среди воров и бродяг у меня всегда были), пообещался щедро наградить их за всякое указание.
Затем я установил наблюдения за будками № 9 и № 11 и также за всеми заставами.
Наконец, и сам, переодеваясь в разные костюмы, заходил всюду, где бывают воры, и смело заводил разговоры о пойманных «душителях», оканчивая их не без хвастливости:
— Ну да не всех еще переловили! Сашка-то гуляет еще! Он им задаст еще трезвона!
Но на эту удочку никто не ловился, очевидно, не зная ни душителей, ни Сашки.
Я продолжал свои поиски, не теряя надежды.
И вот однажды, идя по Спасскому переулку, я прошел мимо двух самого последнего разбора проституток, из которых одна сказала другой:
— А Сашка опять в Стеклянном объявился! Вот башка!
— К Машутке, чай.
— А то к кому же. Петька вчера навалился на него и кричит: донесу! А он как его шара-р-рахнет!
Сашка! «Отчего это и не быть моему?» — тотчас мелькнуло у меня, и, прикинувшись пьяным, я задел этих фурий.
— Пойдем, красавчик! — предложила одна из них.
— А што ж,
