столицы грабителей и беглых каторжников мне очень нередко приходилось встречать с их стороны более или менее энергичные попытки — и даже с оружием в руках — к сопротивлению. Но в этих случаях, как-то всегда своевременно, ко мне на выручку поспевала помощь.
Когда возвращаешься домой после подобных ночных экскурсий, то придет иногда в голову мысль:
«Что было бы со мной, если бы помощь запоздала?..»
Но и только... Перекрестишься, поблагодаришь товарищей или подчиненных и забываешь...
Впрочем, нечто в роде тяжелого мучительного страха переживал и я. Только в этих случаях приходилось попадать в несколько необычную и «не служебную», так сказать, обстановку.
Об одном из таких памятных мне случаев я хочу рассказать...
Случай, о котором мне хочется рассказать, произошел со мной на самых первых порах моей сыскной деятельности.
В 1858 году в Петербурге еще не существовало сыскного отделения, и делом розыска ведала наружная полиция в лице квартальных надзирателей и их помощников. В мой район — квартального надзирателя Спасской части — входили: Толкучий рынок и ближайшие к нему улицы, а также переулки, заселенные преимущественно подонками столицы.
Дела было много: убийства, грабежи и кражи следовали одно за другим, требуя от полицейских чинов напряженной работы.
Несколько легче было только летом. С наступлением теплой поры весьма многие преступные элементы, как тараканы, расползались в разные стороны — кто куда, — преимущественно же в окрестности столицы, где хотя и пошаливали, но о кровавых преступлениях было слыхать реже.
Пользуясь этим, я частенько навещал мою семью, проводившую лето на даче, в третьем Парголове. Наслаждаться прелестями дачной жизни приходилось, однако, немного. Приедешь, бывало, на своем Серке (о железных дорогах и т. д. тогда еще и помину не было) на дачу часам к пяти, пообедаешь с семьей, погуляешь, а уже часам к 10 вечера спешишь обратно в город, чтобы успеть рассмотреть вечернюю почту и подготовиться к утреннему докладу у обер-полицеймейстера.
15 августа, как теперь помню, в день рождения моей годовалой дочурки Евгении к обеду забрели кое-кто из дачных соседей, и у нас вышло что-то вроде домашнего торжества. От оживленной беседы перешли к картам.
Я и не заметил, как подкралась ночь. Часы пробили два.
— Неужели ты сегодня поедешь в город? Смотри: глухая ночь! Останься до утра! — заговорила жена, увидев мои сборы к отъезду.
«А и в самом деле, не остаться ли до завтра?» — подумалось мне. А срочные дела? А составление утреннего доклада? А явка по начальству? Когда это я все успею, если еще промедлю?
Живее молнии пронеслись в голове эти мысли, и минутная нерешительность была подавлена сознанием необходимости немедленного отъезда.
Не прошло и четверти часа, как мой иноходец Серко, запряженный в легкий кабриолет, стоял у крыльца. Небо было покрыто тучами, и ночь была довольно темна.
Впрочем, дорога по шоссе была ровная и хорошо знакомая. Поэтому я не старался сдерживать моего ретивого коня, думая одно: скорее бы доехать до петербургской моей квартиры.
Убаюкиваемый ездою, я было вздремнул и, чтобы рассеять сон, закурил папиросу, для чего придержал лошадь. Серко пошел шагом.
Из-за туч выбилась луна. Посветлело... Прелестная теплая августовская ночь навеяла на меня какое-то совершенно не свойственное полицейскому мечтательное настроение. Давно забытые картины из детской жизни восстали одна за другой в моей памяти.
Вспомнилось мне, как в темные ночи, мальчишкою 10—12 лет, тайком от отца хаживал я за несколько верст от дома на реку Оскол ловить раков. Поставишь сети, разведешь на берегу костер и сидишь себе один-одинешенек, прислушиваясь к однообразному покряхтыванью засевшего где-то коростеля... От этой картины я перенесся воображением в уездный город Старый Оскол, где протекли многие годы моего детства. Тут как живой предстал передо мною неизменный в течение тридцати лет партнер моего отца в шашки, соборный дьякон Василий Егорович, виновник моих частых детских огорчений. Бывало, только еще издали завидит отец подходящую к дому широкоплечую фигуру «священного мужа» — так величали прихожане своего дьякона, — как уже кричит:
— Ванюшка! расставляй проворнее шашки!
Священный же муж, пожав руку отца, со словами: «Где же мой дружок?» — беспокойно осматривается кругом. И горе мне, если я замешкаюсь. Быстрым маневром враг мой приближался ко мне, завладевал моим ухом и басил:
— Постреленок, набей-ка погуще трубочку!
Это набивание трубочки было для меня инквизиторской пыткой, и... решив отомстить врагу, я в один прекрасный вечер раскрошил ненавистную трубку на мелкие части. Подвиг мой имел пренеприятные последствия: меня выдрали беспощадно...
Вдруг моя лошадь неожиданно остановилась и затем круто шарахнулась в сторону. Но в тот же момент чья-то сильная рука схватила Серко под уздцы и осадила его на месте... Я растерянно оглянулся вокруг и увидел по обеим сторонам своего кабриолета две самые странные и фантастические фигуры...
Рожи их были совершенно черны, а под глазами и вокруг рта обрисовывались широкие красные дугообразные полосы. На головах красовались остроконечные колпаки с белыми кисточками.
Черти, совершенные черти, как их изображают на дешевых картинках... Недостает только хвоста и рогов, подумал я; однако ясное дело — жулики!..
Вижу все же, что дело принимает для меня дурной оборот. У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он грубым и хриплым голосом, подражая трубе, прорычал:
— Нечестивый! Гряди за мною в ад!
Я собрал все присутствие духа.
— Полно дурака-то валять!.. Говори скорее, что тебе от меня надо? Мне нужно торопиться в город, — проговорил я, смотря в упор на черта и в то же время обдумывая, как бы благополучно отделаться от этих мазаных бродяг.
— Митрич, брось камедь ломать! Вишь, прохвост (так окрестил меня другой мерзавец), не боится нечистой силы!
В ответ на замечание своего товарища, стоявшего с правой стороны кабриолета, Митрич вполне уже естественным голосом произнес:
— Давай деньги! А не то...
Жест топором докончил фразу, вполне для меня понятную.
Заслониться левой рукой, а правой ударить злодея по голове так, чтобы последний слетел с подножки, а потом, воспользовавшись переполохом, тронуть вожжами лошадь... Вот мысли, которые пронеслись было у меня в голове.
Но брошенный мною вокруг взгляд сразу охладил мой порыв: с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, стоял второй бродяга с толстой суковатой палкой в руках, одного удара которой было вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп.
В то же время положение кабриолета и лошади, близ
