ГЛАВА 6 Я выхожу замуж за американца
Еврейская русскоязычная община в Тяньцзине была очень разношерстной: одни недавно приехали из Харбина, другие эмигрировали еще до революции и их семьи занимали прочное положение в местном обществе и в торговых кругах, они родились в России, но были обладателями американских, бельгийских или швейцарских паспортов. Общим языком молодого поколения этой общины был английский, но дома их родители говорили по-русски и хотели сохранить связь своих детей с русской культурой. Поэтому они и организовали тяньцзиньскую русско-еврейскую гимназию.
Я преподавала в двух старших классах. Поскольку раньше я никогда не работала в школе, то придумывала программу на ходу. Результат обнадеживал: моим ученикам было интересно и они хорошо учились. К весне оба класса создали русское драматическое театральное объединение. Мы поставили спектакль для всей школы и пригласили родителей и их друзей. Моя «система» приносила плоды, и меня взяли на постоянную должность, что разрешило мои самые острые финансовые проблемы. Мои родители не отличались практичностью, и деньги японского генерала уже подходили к концу.
Отец, как всегда, лелеял честолюбивые замыслы, но его медицинская практика была очень скромной. Мама же нашла место преподавателя биологии и французского языка в русской эмигрантской школе, что позволяло моей сестре учиться в этой школе бесплатно.
Понимая, что нужно экономить, мы скоро перебрались из нашей замечательной квартиры во французском квартале в скромный домик в британских владениях. На первом этаже отец разместил свои кабинеты, на втором располагались спальня родителей и комната сестры, мне же отвели весь верхний этаж, то есть большой чердак. Наши слуги-китайцы, повар и мальчик-слуга, жили в задней комнате на первом этаже рядом с кухней.
Дом наш скоро превратился в некий молодежный центр. Моя сестра Нина, которой в то время было уже пятнадцать лет, была магнитом для мальчиков. Драматический клуб работал настолько успешно, что нам предложили представить программу из русских одноактных пьес в еврейском клубе «Кунст» («Искусство»), где была настоящая сцена. К нашему спектаклю отнеслись с большим энтузиазмом и волнением. Школа помогла нам с костюмами, и представление имело огромный успех. Количество членов драматического общества резко выросло, как и количество желающих поступить в мой литературный класс. Старшая сестра Эйба, Эдит, преподавала в этой же школе английский. Она была важной персоной и активно участвовала в деятельности школьной администрации. Эдит была маленького роста, очень привлекательная и энергичная, совсем недавно она вышла замуж. Она не очень-то одобряла интерес своего младшего брата ко мне, называла это «чистым безумием». Но к тому времени я уже ему отказала, и Эдит расположилась ко мне, считая, что эта история благополучно закончилась. Мы встречались с ней за чашкой кофе и обсуждали наших учеников. Она была опытной, популярной, страстно преданной своей работе учительницей, и я смотрела на нее как на образец для подражания.
Я была довольна, преподавание давало моей жизни смысл. Я также продолжала писать, и русский журнал напечатал три моих рассказа. Но все же оставалось какое-то неясное чувство беспокойства и отсутствия четкой цели. Я по-прежнему раздумывала о своем «долге перед государством» и «служении народу». С другой стороны, я была так занята каждодневными делами — школой, драматическим обществом, походами с мамой на собрания ее клуба, дружбой с сестрой, что время летело быстро.
Нормализация жизни произвела свой эффект. Я хорошо чувствовала себя физически, веселилась, получала удовольствие от жизни, и иногда у меня проскальзывала мысль, что это и есть на самом деле смысл — хорошо себя чувствовать и радоваться жизни. Все остальные, казалось, думали, что этого вполне достаточно.
Пришло лето, и погода стала невыносимой. Когда же наступила ежегодная «великая жара» — период влажной, душной жары, все живое будто замерло. Температура поднялась до 40-45°, с каждым движением человека окатывал пот. Даже будучи неподвижной, приходилось постоянно менять одежду. Наша семья не могла больше позволить себе снять дом у моря, но мама узнала о том, что недорого сдается летний домик в горах недалеко от Пекина. Я однажды уже была в этом районе, Западных холмах, когда ездила в Пекин от «Китайского вестника». От города до этих холмов надо было ехать два часа, и климат там был ощутимо прохладнее. Когда-то туда любил ездить летом китайский император. Там же располагалось несколько буддистских монастырей, ранее процветавших, но теперь боровшихся за существование. Правительство их не поддерживало, богатые покровители исчезли, количество новых послушников было столь малым, что многие кельи пустовали. Эти монахи и сдавали на лето помещения, в которых раньше размещались новообращенные.
Мама сняла домик около монастыря Спящего Будды. Мы с сестрой поехали первыми вместе с китайским поваром, а мама должна была присоединиться к нам позже.
Наш «дом», а точнее, глинобитная хижина стояла в небольшом дворике. Это помещение состояло из двух маленьких комнат и террасы. Мебели было немного — несколько табуреток и столов, складные койки. Готовили еду на походной кухне во дворе, где, кажется, спал и повар.
Храм Спящего Будды частично был окружен дворами, обнесенными стенами, каждый с воротами непростой конструкции: арки с тремя входами — парадный центральный для императора, другие, поменьше, слева и справа — для гражданских и военных придворных. С ярко раскрашенных арок облезала краска, некоторые уродцы на их острых крышах, чьим назначением было отпугивать злых духов, валялись на земле. Но, пройдя сквозь ворота во внутренний двор, охраняемый двумя огромными скульптурами — свирепыми великанами, человек невольно испытывал чувство священного ужаса, особенно при входе в храм, где находилась полулежащая фигура спящего Будды. Ярко-красное шелковое сари покрывало тело Будды, голова его была обернута синим тюрбаном, на лбу блестел драгоценный камень. Ноги его были босыми, но вдоль ложа стоял целый ряд искусно разукрашенных тапочек на тот случай, если он проснется и захочет встать и прогуляться по монастырю. Перед статуей Будды в больших бронзовых плошках курился ладан, там же были выставлены приношения верующих. Стены храма были золотыми, потолок — ярко-синим, в огромных фарфоровых вазах стояли искусно подобранные цветы. У входа рядом с гонгами стоял огромный барабан. Гонги возвещали начало вечерних молитв, входила процессия поющих монахов, и священнослужители выводили одно монотонное песнопение за другим, исполняя вечный, неизменный, древний буддистский обряд. После последних благословений процессия удалялась, тушились все светильники, кроме одного. При свете единственной свечи к барабану подходил монах, и начинался последний обряд — обеспечения безопасности монастыря на предстоящую ночь. Барабанный бой должен был изгнать злых духов. Монах начинал бить сильными, медленными ударами, а потом барабанил все быстрей и быстрей, как истинный виртуоз усложняя и учащая свои удары. Я не слышала такого барабанного боя ни до того, ни после. Уверена, что этот барабанщик мог бы стать звездой в любом американском оркестре, если бы его услышал какой-нибудь американский импресарио и смог уговорить его покинуть монастырь. Почти каждый вечер мы с сестрой незаметно пробирались в храм и слушали этого барабанщика.
