Мама сказала, что все это уже знает, но мы почему-то не принимали этих разговоров всерьез. Мы ведь жили в британском квартале, и наверняка британцы нас защитят. Это не может быть похожим на войну в Харбине, когда завоевателей встретила только беспомощная община русских эмигрантов. Великие европейские державы не позволят случиться ничему подобному.
Мама говорила, что впервые после революции мы можем чувствовать себя в безопасности и не волноваться о будущем. Я надеялась, что она права. Повар тоже не беспокоился. Ему казалось, что если он работает на иностранцев, то и ему японское вторжение ничем не грозит, если оно когда-нибудь вообще произойдет.
Наша беззаботная жизнь в горах подошла к концу. Лето кончилось. Мы возвращались в Тяньцзинь с некоторой опаской, но никаких перемен там не нашли. Если и существовала опасность японского вторжения, то это никак не отражалось на обычной жизни города. На улицах было так же много народа и так же шумно, магазины и уличные рынки были полны продуктов и товаров, дети ходили в школу, а иностранцы готовились к новому светскому сезону.
Как только мы подъехали, я увидела на нашем пороге Эйба. «Дорогая, — заявил он, — я по тебе очень скучал». Он заключил меня в объятия. Я почувствовала, что мое предательское тело с радостной готовностью сливается с ним. Спасло меня появление в прихожей мамы. «Елена, — сказала она вежливо, но твердо, — пожалуйста, проводи твоего гостя в гостиную. Мы собираемся обедать. Эйб остается на обед? Но ведь ты еще не распаковала вещи. Может, Эйб зайдет попозже?»
«Привет, миссис Зи! — весело сказал Эйб. — Хорошо отдохнули? Я с удовольствием останусь обедать».
«Теперь твоя очередь действовать», — ясно читалось в мамином взгляде. От меня ожидалось, что я поступлю правильно и отошлю Эйба. Эйб же был глух к таким нюансам и вообще к сложностям отношений матери и дочери.
«Мама права, — сказала я, — я должна разложить вещи, сделать несколько звонков... Ты не возражаешь? Позвони мне сегодня вечером».
«Конечно, как хочешь, дорогая, — покорно и грустно ответил Эйб. — Позвоню тебе после ужина? Около восьми?»
Маму это устроило, хотя она предпочла бы, чтобы Эйб вообще не звонил. Она продолжала стоять в прихожей, не позволив, таким образом, Эйбу еще раз меня обнять. Он чмокнул меня в щеку и неохотно ушел. Не говоря ни слова, мама прошла в гостиную. Я поднялась на свой третий этаж.
На вечерний звонок ответила мама. Она объяснила Эйбу, что я очень устала и рано легла спать. Я знала, что долго так продолжаться не может; Эйб тоже пытался найти выход из создавшейся ситуации. Когда мы с ним встретились, он оборвал мои пространные рассуждения о наших отношениях. И не предложил мне выходить за него. Он просто пригласил меня на танцевальный вечер, который устраивала его контора на следующей неделе. Я приняла приглашение с облегчением, не зная о его планах постепенно заманить меня в ловушку. На вечере меня приветствовали как «новую подружку » Эйба, его друзья меня одобрили, и мы очень веселились.
Я опять начала преподавать, в драматическом обществе мы готовили рождественское представление. Эйб почти постоянно был где-то рядом: помогал придумывать и делать декорации, заходил на репетиции и провожал меня домой, водил в кино, целовал на прощание вечером около дома, но на меня не давил. Я начала расслабляться, все было хорошо, все были довольны, и я могла плыть по течению, не принимая никаких важных решений.
Наступили праздники — американское Рождество, Новый год, русское Рождество, русский старый Новый год, китайский Новый год... бесконечные танцы, приемы и вечеринки. Почти на все я ходила с Эйбом. Нам было так хорошо! Танец переносил нас обоих в другой мир, мы сливались в одно тело, мы принадлежали друг другу. Я все больше чувствовала, что теряю контроль над ситуацией. Моя плоть, казалось, четко понимала, что ей нужно. Она не намерена была отказываться от своего и подчиняться разуму. Я вспомнила Виктора: почему я не могу держать свои чувства под контролем, как это мог он? Может быть, для этого надо быть членом коммунистической партии?
Я пыталась бороться с собой. Мой дневник тех дней полон строгих лекций самой себе о «безнравственном» поведении, решений измениться. Но все было напрасно. «Бедный ребенок, — думаю я сейчас, перечитывая эти страницы, — бедный запутавшийся ребенок интеллектуальной матери, которая обсуждала все возможные философские проблемы, но никогда не поднимала вопрос о сексе!»
Когда наступил китайский Новый год, мы пошли на большой прием в конторе Эйба. Оркестр играл все наши любимые мелодии. Я перестала уже волноваться о том, что моя мама думает об Эйбе и кто он сам — рак или рыба. В этот вечер он опять сделал мне предложение. И я его приняла.
Мы сообщили новость своим семьям и натолкнулись на оппозицию с обеих сторон. Семьи жили в двух разных мирах, и им не очень-то хотелось налаживать связи друг с другом. Мама была поражена. Ее обманули мои разумные рассуждения об Эйбе и замужестве, она не подозревала, что мое тело жило независимой от разума жизнью. Она немедленно предложила купить мне билет до Шанхая, чтобы я навестила свою подругу Анну и провела с ней какое-то время. Мне было больно смотреть, как переживает мама. Если бы она купила мне этот билет месяцем раньше, я, наверное, уехала бы в Шанхай. Но теперь я не могла этого сделать. В конце концов была же у меня гордость! Отец отнесся ко всему философски: «Эйб выглядит сильным, здоровым парнем. И он Британский волонтер[ 14 ], человек, готовый защищать свой дом. Я не возражаю против этого брака».
Мои ученики, однако, чрезвычайно огорчились. Для них я была совершенно особенным, необыкновенным созданием, и уже если мне выходить замуж, то только за принца, прискакавшего на белом коне из далекой страны, чтобы увезти меня с собой, а не за какого-то младшего брата их учительницы английского! И Эдит больше не пила со мной кофе и не разговаривала.
Русские друзья моих родителей были шокированы. Это не было хорошей партией: молодой человек без всякого положения в обществе, без денег и особых видов на будущее. Такой поступок не вязался с общественным положением уважаемой русской семьи. Мои родители должны были проследить, чтобы я нашла себе более подходящего жениха!
Семейство Эйба тоже впало в отчаяние. Это была американо-русско-еврейская семья из Нью-Йорка с глубокими корнями на Востоке. Отец Эйба, Соломон, торговал пушниной. В начале века он управлял крупным семейным предприятием, организованным на дальневосточных границах России, в Маньчжурии и Монголии. Семья принадлежала к новому, быстро набиравшему силу классу русских купцов и предпринимателей, открывающих новые рынки и делавших себе порядочные состояния.
