Мы вернулись в Тяньцзинь счастливые и веселые, уже настоящая супружеская пара. На подшучивание коллег по работе Эйб отвечал счастливой улыбкой. Я была тепло встречена моими учениками. Мама и ее друзья, видя, какой счастливой и здоровой я выглядела, пожимали плечами и говорили: «Ну, никогда не знаешь! Похоже, все не так уж плохо... по крайней мере, пока...»
Наша двухкомнатная квартира была частью большого односемейного дома в бывшем русском квартале. Величественный дом, в прошлом резиденция бывшего царского чиновника, в котором мы оказались единственными жильцами. Квартира была в прекрасном состоянии: мама и Нина об этом позаботились. На обеденном столе и в спальне стояли свежие цветы, в буфете горкой были сложены тарелки, столовое серебро разложено подобающим образом, за стеклом второго буфета сверкали стаканы, рюмки, бокалы и чайный сервиз на серебряном подносе. В другом углу стоял диван, и на нем лежала гора не раскрытых нами свадебных подарков. Как много красивых, бесполезных вещей! Нам подарили одиннадцать хрустальных графинов для вина, несколько вышитых льняных скатертей для банкетного стола, несколько сервизов для завтрака, гобелены, вазы, серебряные солонки и перечницы и разные предметы из слоновой кости — все обязательные украшения колониального семейного быта.
Нашим слугам было с нами легко. Молодая, очень приличная супружеская пара, часто принимавшая приглашения на разные мероприятия и редко ужинавшая дома! Иногда по вечерам Эйб шел на собрания Британских волонтеров, а я часто ходила на обеды и чаепития к подругам. В апреле мы праздновали еврейскую Пасху с семьей Эйба, а русскую Пасху — с моими. Я также устроила у себя «дамский чай». Конечно, мама пришла заранее, чтобы все проверить до прихода гостей. Все прошло отлично. Я выдержала экзамен. Мой брак, видимо, не был уж такой социальной катастрофой!
Скоро мы решили, что будем делать летом. Мы с Эйбом сняли на шесть недель ту же хижину в Западных холмах, которую моя семья снимала предыдущим летом. Эйб договорился об отпуске в конце июня. Мы заперли свою квартиру и в сопровождении повара и слуги перебрались в этот чудесный монастырь Спящего Будды. В последнюю минуту Эдит, сестра Эйба, тоже решила поехать с нами (несмотря на свои прежние чувства по поводу нашего брака), ее муж и моя мама и Нина должны были приехать к нам позже.
Западные холмы были так красивы ранним летом! Мы лазили по горам, устраивали пикники около нашего пруда, а по вечерам сидели у костра в нашем дворе и пели популярные песни Гилберта и Салливана. Эйб был большим поклонником этих композиторов и знал наизусть почти все их мюзиклы.
Но не прошло и недели, как муж Эдит, журналист из агентства ЮПАИ, прислал к нам посыльного со срочным предупреждением: собирайтесь и немедленно уезжайте! Япония начинает войну с Китаем. Нам грозила опасность быть отрезанными от Пекина. Эдит уехала, но Эйб не собирался жертвовать двухнедельным отпуском. Я с ним согласилась: война между Японией и Китаем не имела к нам никакого отношения...
День или два спустя мы услышали вдалеке перестрелку. Повар поехал на велосипеде в деревню и привез тревожные новости: идут бои на дороге в Пекин, крестьяне прячутся в горах. Автобусы и такси в Пекин не едут. Из-за инцидента на мосту Марко Поло, как раз на дороге между нами и Пекином, официально началась война между Японией и Китаем. Мы были отрезаны!
«Наверно, твоя сестра была права, — упрекнула я Эйба. — Нам нужно было уехать».
«Нам ничего не грозит, — заявил мой самоуверенный муж. — Мы не имеем никакого отношения к этой проклятой войне, мы отдыхаем!»
Нашего повара, однако, не так-то легко было успокоить. Он сел на велосипед и снова отправился в деревню за новостями. Вернувшись, он сообщил нам, что всем иностранным гражданам приказано связаться со своими посольствами. Он разговаривал с поваром семьи датских миссионеров: они собираются покинуть Западные холмы немедленно. Он посоветовал нам собрать вещи и приготовиться к отъезду и велел слуге укладывать посуду, кастрюли и сковородки.
Эйб позаимствовал у повара велосипед и поехал искать датчан. Я грустно начала собирать вещи. Вот опять, думала я, «история» нагнала меня. То, что я уже не была не имеющей гражданства эмигранткой, ничего не меняло: даже американский муж не мог защитить меня от войн и революций.
Эйб вернулся и сказал, что у датчан большой грузовик и они могут взять нас с собой в Пекин, если мы будем готовы к завтрашнему утру. В этот вечер мы долго бродили, прощаясь со всеми нашими любимыми местами. Самым грустным было прощание с храмом Пятисот Будд. Там никого не было. Идя по длинным темным коридорам, мы заметили, что глаза статуй закрыты кусочками бумаги — трогательная попытка бежавших сторожей защитить Будд от зрелища позора японской оккупации.
Мы были готовы к отъезду, когда большой открытый грузовик датчан остановился у ворот внешнего монастырского двора. Несколько детей, коза, сам миссионер и его жена сидели на груде чемоданов. На грузовике гордо развевался датский флаг. Мы залезли в кузов и устроились на своих вещах.
На трассе нас постоянно останавливали, сначала китайские, потом японские солдаты. Некоторые смотрели с подозрением на датский флаг, не узнавая его. По совету нашего повара, мы сняли американский флаг с его велосипеда и водрузили рядом с датским. Это помогло. Два государства были важнее одного, а американский флаг узнавали все. Наш грузовик благополучно доехал до Пекина.
Датчане высадили нас у железнодорожной станции. Эйб позвонил в американское посольство, сообщил, что мы в безопасности и возвращаемся в Тяньцзинь. Позвонил он и нашим семьям, очень обрадовавшимся известию от нас. Мы вернулись в тревожный и предчувствующий недоброе
Тяньцзинь. Спокойствие колониальной жизни было уже нарушено, но жители еще не понимали, какими опасностями чреваты происходящие события. По городу ходили разные слухи. Британские волонтеры были в боевой готовности и выпустили инструкцию, как вести себя «в крайнем случае». Несколько иностранных фирм паковали имущество, собираясь покинуть город. Наша эйфория и «блаженная слепота» были оборваны резко и жестоко.
Русская эмигрантская община впала в отчаяние. Живя в Китае среди других иностранцев, мы были на равном с ними положении, но они могли вернуться из Китая в свои страны, а нам ехать было некуда, у нас не было «родины». Мы оказывались в безвыходном положении. Люди старались не поддаваться панике, но у дверей иностранных консульств выстраивались длинные очереди.
Мало кто верил в армию Чан Кайши. Те же, кто был свидетелем японского завоевания Маньчжурии, знали, что китайские солдаты не смогут противостоять японцам. Мой отец не падал духом, но мама не могла скрыть своего горького разочарования в том, что колониальная мощь так легко рушится. Британская империя, похоже, не собиралась защищать даже своих собственных граждан, ограничиваясь принятием первых необходимых мер, и было ясно, что она не будет открыто поддерживать Китай в войне с Японией.
