Ее товарищи там, в центре событий… И Карл, и Роза, и вся гвардия революции направляют сейчас боевые действия, а она здесь, беспомощная…
Потом она забылась, или ей только показалось, что она забылась, а на самом деле крепко уснула, потому что ей ясно послышались легкие шаги Розы наверху в мезонине. У Розы такие маленькие ноги, ну, просто как у девочки. Весь облик Розы такой молодой, а ведь фрау доктор уже сорок восемь.
Когда Клара увидела ее впервые на трибуне, в тот солнечный, в тот счастливый день…
Все очень смеялись, когда Август сказал те слова: «У нас в партии есть только двое настоящих мужчин: Роза и Клара». И потом добавил: «И еще третий — я».
Она тотчас вернулась к действительности. Вернулась в зилленбухскую ночь… А до рассвета было еще долго: часы пробили пять.
…Нет, конечно, поворот к прошлому невозможен! Невозможно, чтобы возвратился кайзер!
Но был еще Носке… Густав Носке был ей известен. С пальмовой ветвью в зубах, Густав Носке годами стоял на задних лапках перед империалистами. Теперь наступил момент, когда Носке спустили с цепи.
Да, она знала его раньше. Еще тогда, в Эссене, на съезде она крикнула ему в лицо, что он проповедует братоубийство!
Господи, как давно это началось! Это ренегатство, эти измены, это черное предательство…
Носке, который бесстыдно сказал слова, которыми сам заклеймил себя в веках: «Если нужна для дела кровавая собака, пусть я ею буду…» Какое падение! Какая низость!
Да, она хорошо знает своего главного врага и его союзников.
Она видела, как враг набирал силу, и наращивал мускулы, и острил клыки. Шевелил-шевелил мозговыми извилинами, потому что у него тоже непростая жизнь! И сейчас, когда она больна и, может быть, поэтому все ей немного странно представляется: она видит длинную шеренгу атакующих, в которой где-то на правом фланге хлопочут у пушки, названной Длинной Бертой, почему-то сами господа из «Рейнметалла»… И Крупп-отец собственной персоной тоже присутствует здесь. И какие-то типы в штатском, с черными нарукавниками, словно кассиры, тащат газовые баллоны на тележках, а шланги их противогазов по-змеиному извиваются, а в глазные отверстия не видно глаз… а только мерцают слепые слюдяные кругляшки…
И юркий адвокат Лангеханс тут тоже. Толкает какую-то огромную штуку на рубчатых лентах…
И Клара, хотя никогда не видела их даже на картинках, догадалась, что это танк…
Клара не успела удивиться тому, как бойко и весело управляется с танком вертлявый адвокат. Услышала сначала лай, потом звонок. Было уже совсем светло. В окно Клара увидела, что калитка неторопливо распахнулась, пропустив двоих. Кларе достаточно было только беглого взгляда на вошедших…
Эмма открыла дверь:
— Там пришли монтеры. Насчет проводки.
Клара приподнялась:
— Скажи этим господам, если они сию же минуту не уберутся, я спущу на них собак.
Она проследила, как «монтеры» поспешно проследовали в обратном направлении.
Однако этот незначительный инцидент еще больше обеспокоил Клару. Эта активность не была ли связана с событиями в Берлине?
— Эмма! — позвала Клара. Она попросила приготовить ей дорожный костюм и меховые ботинки. И теплое пальто.
— Господи! Ну разве это можно? Ты совсем больна, — всплеснула руками Эмма.
— Петер пусть готовит автомобиль. Не позже чем через час мы едем. Собирайся.
Принятое решение успокоило Клару. Она всегда предпочитала встречать опасность с открытыми глазами.
Она, конечно же, была больна, и нервная система тоже в конце концов поизносилась… И все же движение к цели было лучше, чем пассивное ожидание удара…
Она задремала в машине, но услышала голос Петера; «Придется все-таки менять колесо!» Там, под горой, она может отдохнуть в харчевне, в которой, безусловно, найдется чашка кофе, а может быть, и бульона… Клара и Эмма прошли несколько шагов. В харчевне жарко горели поленья в очаге… Все небольшое зальце было таким сухим и горячим, словно печь, готовая для выпечки хлеба…
Хозяин узнал Клару и рассыпался в приветствиях.
Клара заказала кофе и чаю с лимоном.
И вдруг она вспомнила: здесь как-то она была с Розой. В тот давний, давний день, нет, вернее, уже в сумерки, когда они пришли сюда усталые, грязные и почему-то очень счастливые. Но что делало этот день, эти сумерки такими значительными? Просто они были на десяток лет моложе? Нет, это же была пора больших надежд перед Штутгартом, и они так деятельно готовились к конгрессу… И Клара тогда заболела и уехала в Зилленбух. Там она быстро поправилась. После дождей стояли прекрасные теплые дни. Клара уже хотела возвращаться в город, и вдруг приехала Роза. Нет, она даже не приехала, а пришла: день был, правда, теплый, но не жаркий. А Роза — так смешно! — пришла босиком! И свои ботинки она связала шнурками и несла в руке. Это выглядело еще смешнее оттого, что Роза была так красиво одета. И на голове у нее была модная «тиролька».
Роза стояла босая на террасе и, подвывая, как модные поэты, произнесла:
— От Кельна до Гагена стоит проезд пять талеров прусской монетой. Я не попала в дилижанс, и пришлось тащиться почтовой каретой… Омнибус сломался!..
— Ну конечно! Со времен Гейне мы так деградировали, что почтовая карета, и та нам недоступна! Иди скорее в ванную!
Костя и Максим, хохоча, обнимали ее. В семье Клары сыновья никого не встречали так бурно, как Розу.
Потом сыновья уехали — они ведь еще учились, — и, как часто случалось, Клара осталась с Розой вдвоем в зилленбухском доме.
Они пошли по грибы в лес, полный светотеней, тонкого запаха хвои, болтовни ручьев, после недавних дождей превратившихся в маленькие потоки. Дятлы перестукивались, а кукушки навязчиво куковали свои пророчества дурными голосами с многозначительными паузами — ну точно наши правые в рейхстаге!
— Кукушка, кукушка, скажи, сколько мне осталось жить? — крикнула Роза.
Роза принялась считать. Она считала, считала, обшаривая в то же время кусты, заглядывая под низкие ветви елей, осторожно подымая их. А кукушка все отсчитывала Розины годы.
— Слушай, это какая-то ненормальная, она не может остановиться! — сказала Роза.
— Ничего подобного, — авторитетно сказала Клара, — просто ты будешь жить вечно.
И вот тогда на обратном пути они и попали сюда, в эту харчевню… Дверь хлопнула.
— Можем ехать! — объявил Петер и стал мыть руки в умывальном тазу, вытирая их ветошью, вынутой из кармана.
Клара, тяжело поднявшись, сделала уже шаг к двери.
Но вошел Эрих Нойфиг. Он совершенно растерялся, увидев Клару. По тому, как он побледнел, она уже многое поняла. И сразу же сообразила: он, безусловно, ехал в Зилленбух, больше ему незачем было ехать сюда. И, наверное, не с добрыми вестями, иначе он бы так не растерялся при виде ее.
