линию.
В этом месте прибрежная полоса песку и щебня была шагов на 30 ширины, а затем возвышался крутой скалистый подъем, покрытый лесом. На левой стороне шел от моря глубокий, также лесистый овраг. Небольшая тропа от береговой полосы пролегала по дну оврага, затем начинала подниматься косвенно по левому обрыву его, изгибаясь между громадными пнями дерев и трупами камней и скал. Весь подъем составлял саженей 70. После того дорожка выходила на ровную площадь, покрытую густым, хотя и молодым лесом, перепутанным плющами и лианами. Сбившись с этой тропинки, трудно было выбраться на нее снова. Далее дорожка вела небольшим косогором к площадке, очищенной от лесу, на которой стояло три деревянных здания с драничными крышами. Эти домики и составляли присутственные места администрации горцев, или меджлиса «Великого и свободного заседания», где, кроме залы парламента, стояли еще кунакская и молельная.
Построившись поротно, стрелки начали подниматься на гору; по неудобству подъема, нужно было всходить по одному человеку. Было еще очень рано, и сторожа построек мекхеме, вероятно, еще спали. Только тогда, когда стрелки поднялись на площадку, почти на виду их, сторожа успели запереть все двери зданий. Спасаясь, они не могли подавать своих сигналов, из боязни попасть в руки солдат.
За зданиями правительственных учреждений горцев расстилалась ровная, местами волнистая возвышенность, расходясь на обе стороны за овраг. Местность эта была густо заселена горцами до крутых подъемов подходящих сюда горных отрогов; горцы занимали также котловины ущелий, выходящих из гор и долины речек. Тут был центр населения убыхского племени, где и избрано место для постройки помещений народных собраний. Отсюда имелись прямые сообщения с землями абадзехов и натухайцев, и вели также ближайшие пути в соседние общества ахчипсхоу и аигба. Против зданий был еще спуск к морскому берегу, но крутой и местами обрывистый, поросший лесом и загроможденный скалами, по которому даже горцы могли с трудом пробираться.
Выйдя на гору, стрелки рассыпались по лесу и образовали цепь вокруг площадки. Солдатам еще на судах даны были смоляные кранцы, гвозди для прибивки их к стенам и спички со свечами из состава, который мог гореть и на ветру. Почему сейчас же начали поджигать дома со всех сторон. Только в это время послышались в отдалении крики, а затем и несколько выстрелов. Между тем, работа по зажиганию зданий деятельно продолжалась; в некоторых из них загорались уже стены и сообщали огонь драничным крышам.
– Поджигай вон ту саклю, – приказывал один солдат другому, – а то она запалена только с одной стороны, а я отобью двери, нет ли там в средине какой бритой головы.
Последний начал прибивать кранцы к указанной ему стене и зажигать, а распорядитель отбивал двери камнем, что, однако, ему не удалось; двери оказались настолько крепкими, что он их не мог отбить. Взобравшись по углу до крыши, еще не занятой огнем, он отворотил часть ее, но дом оказался с потолком, замощенным досками.
– Что там смотришь, дядя Сысоич, – спросил стрелок, поджигавший соседнее здание.
– Какие-то подушки; постель, должно быть, а палати замощены; хотел пролезть в середину, да нельзя, а там, наверное, черкесы есть.
– Экие они дураки, что тебя не подождали; когда мы первые взбегали на гору, то два или три черкесика, как есть раздемши, побежали вот от этой самой сакли.
– Мы им, бедняжкам, не дали и соснуть зорькой; самый хороший сон, – ворчал Сысоич, слезая с крыши.
– Как есть раздемши – повторил стрелок, – с ружьями только, да с шашками в руках.
– Отчево же вы по ним не стреляли.
– Где там было стрелять, они как чикалки (шакалы) проскользнули промеж дерев, так что мы не успели и ружей с плеч схватить.
Огонь начал охватывать дома со всех сторон и клубы черного дыма высоким столбом поднимались кверху; в это время было совершенно тихо.
Перестрелка в цепи начала учащаться; к месту пожара стали сбегаться горцы со всех сторон. Вокруг нас по лесам поднялся страшный вой сигналов, которые все больше и больше расходились по прибрежьям и в глубину ущелий. Слышно было, как кричали сбегавшиеся туда пешие и с гиками скакавшие всадники.
– Вишь ты, как на крыльях их несет, какая легкая на помин, проклятая орда, – говорил солдат, пуская выстрел через овраг, по направлению гиков.
– Не трать зарядов по пустому, – заметил ему старый унтер-офицер, – там, на берегу еще настреляешься.
Сакли совсем уж загорелись, так что их не было никакой возможности потушить, почему мы сбежали вниз, на прибрежную полосу, а вслед за нами сошли и стрелки, находившиеся в числе зажигателей домов меджлиса; осталась только в цепи рота № 33-го батальона, которая вела деятельную перестрелку со скопищем горцев, все больше и больше собиравшихся к этому месту. Они стали уже показываться и на спусках к морю, с обеих сторон оврага; особенно много их появилось с левой стороны его от берега. Неприятель засел за камнями и пнями дерев, стреляя по нас.
На песке, недалеко от спуска, лежали два громадных полуистлевших дерева, за которыми расположились солдаты и начали отвечать на огонь горцев. С каждой минутой выстрелы учащались, но нам нельзя было садиться на баркасы, не дождавшись спуска цепи с возвышенности на берег. Почти из-за каждого камня, пня и куста сверкал огонь, взвивался дымок и около нас с визгом летели винтовочные пули, но горцев мы почти не видели, несмотря на то, что нас разделял промежуток от 40 до 60 шагов. От колоды, под которой мы сидели или, лучше, сказать, лежали, потащили под руки одного раненого, другого и третьего на баркасы, подошедшие к берегу для принятия десанта. Дальше начали таскать и убитых, то из под одного дерева, то из под другого.
Когда две роты, лежа под завалами, на песке, перестреливались с горцами, в ожидании спуска с горы третьей, никому нельзя было стоять на ногах: как только кто поднимался, десятки пуль осыпали его. Почти не проходило без того, чтобы одного из двух носивших на баркасы убитых и раненых не подстреливали. Почему каждый из нас, по инстинкту самосохранения, прижимался к песку, укрываясь под гнилыми колодами, выглядывая из-за них только тогда, когда нужно было сделать выстрел. В это время начальник десанта, капитан Барахович, ходил взад и вперед сзади наших завалов. Пули сыпались на него со всех сторон, как дождь, взрывая и клубя песок, но, не обращая на то внимания, он продолжал ходить, делая необходимые распоряжения.
Горцы особенно сильно наседали на нас с левой стороны, т. е. с оврага и высот, тянувшихся за ним, почему правый фланг гребных судов открыл