звука, что казалось ещё более угрожающим, чем весь переполох накануне. С так называемого фронта пришло несколько открыток и писем: теперь вооруженные силы, кажется, действительно отправились в путь! Подавленные, мы бесцельно бродили по дому. Вечером по радио подробно сообщили об объявлении германского ультиматума, срок которого в действительности уже давно истёк.
В противоположность тому, что мы слышали со всех сторон об общем настроении в 1914 году, на этот раз вся страна была глубоко озабочена тем, что ей предстояло.
В пятницу, 1 сентября 1939 года, мы встали рано. Голоса из радиоприемника, настроенного на полную громкость, преследовали нас по всему дому. Во время завтрака мы слушали речь Гитлера в рейхстаге: «Объявление войны Польше…».
Вскоре выяснилось, что немецкое наступление уже началось сегодня в четыре часа утра! Итак, это всё же произошло, всё-таки ещё надеялись, что катастрофу можно было предотвратить. Теперь все чувствовали себя оглушёнными. Для меня это сообщение было подобно телеграмме о смерти моего брата Александра: мы восприняли этот неотвратимый факт, отказываясь ему верить, и были не в состоянии понять его значение в полной мере. Однако мы понимали, что сейчас, в данный момент, было совершено преступление и что цена его будет высокой.
На следующий день радио сообщило, что все польские воздушные силы были уничтожены немцами. В остальном мы не узнали ничего нового – кроме сообщения в письме мужа Ольги, что продвижение войск происходило «сверх всякого ожидания» быстро.
В воскресенье, 3 сентября, в одиннадцать часов утра Англия объявила Германии войну. Это был ужасный удар, так как каждый надеялся, что Великобритания всё-таки не вступит в войну.
Никто не мог подумать, что Гитлер воспользуется святыми для англичан выходными днями. Его молниеносные нападения на соседние государства происходили постоянно по пятницам, так как он рассчитывал на то, что английские политики проводили выходные дни за городом и теряли драгоценное время для принятия решений. Его знание британских привычек, очевидно, не выходило за рамки этого предположения.
На следующий день английские самолеты были обнаружены над Голландией: это были первые признаки недружелюбия на Западном фронте. Говорили, что самолёты были потеснены противовоздушной обороной. Во всяком случае, всё ещё не было объявления войны Францией, и итальянцы тоже держались тихо. По этой причине вновь вспыхнула слабая надежда: может быть, переговоры продолжались за кулисами? Но в четверг, 5 сентября, французы присоединились к англичанам. Спустя три дня после вторжения в Польшу немецкие войска стояли уже у Варшавы!
В воскресенье, 17 сентября, Советы перешли восточную польскую границу. Они подождали, пока немцы сделают за них грязную работу. Немецкое радио оправдывало их вторжение как необходимость защиты Западной Белоруссии. Этот бедный народ оказался теперь в огромных клещах между нацистами и коммунистами.
В тот день, когда началась война, из Афин позвонил Манфред Шредер. Он попросил Лори приехать к нему немедленно, чтобы они сразу же поженились. Ольга разразилась слезами, так как не могла решиться поехать вместе с дочерью. Лори же, напротив, была счастлива уехать и очень взволнована предстоящим замужеством. Немецкий посол в Афинах принц Эрбах и его жена-венгерка были милыми людьми и уверяли Ольгу, что они будут опекать её дочь.
Так как Лори собиралась выйти замуж за дипломата, она должна была доказать своё арийское происхождение, свою родословную и представить ещё бог знает какие документы. Когда всё уже было готово, ей сказали, что согласно новому предписанию она должна затребовать специальную выездную визу, чтобы иметь право покинуть Германию, а местный бургомистр такой визы дать ей не мог. Когда она позвонила в Берлин, то узнала, что эту печать могут поставить в Вене при пересадке.
Наконец Лори покинула нас 12 сентября в шесть часов утра. Прощание, полное слёз, – но она была счастлива своей будущей новой жизнью и выглядела сияющей.
В России в 1918 году картины, драгоценности и прочее сдавались в банковские сейфы для сохранности, где позднее легко были конфискованы обанкротившимся коммунистическим правительством. Поэтому мы дали Ольге совет забрать свои драгоценности из Берлинского банка и хранить их лучше у себя. Я предложила ей съездить за ними. Этой поездке суждено было стать первой из моих многих трудных и полных приключений поездок военного времени.
Во время долгого путешествия в столицу поезд много раз останавливался, чтобы освободить путь для длинных грузовых составов, которые были нагружены разбитыми грузовиками и раздавленными, как тонкая фольга, танками, – первые отбросы военного вторжения. Над крупными городами, такими как Бреслау и Франкфурт-на-Одере, кружили самолёты; на вокзалах толпились военные и водители поездов в красных фуражках и красивых новых голубых мундирах с красными обшлагами. Они ждали отправки в Польшу, где их должны были по отдельности распределить по вокзалам, чтобы там внедрить совершенный порядок рейха.
Наконец мы прибыли в Берлин. Уже чувствовалось, что настроение в городе изменилось, с тех пор как я уехала отсюда несколько недель назад. Зенитки были установлены на многих общественных зданиях и фабриках. Казалось, над городом опустилась серая пелена. Кроме официальных средств транспорта, военных машин и звенящих, скрипящих, грохочущих трамваев, движения было мало. Люди спешили по улицам, таща бесформенные тюки багажа.
Я остановилась в квартире Ольги, но так как окна в ней ещё не были затемнены, мне пришлось, не пользуясь светом, бродить по неосвещённым помещениям; в утешение мне, впрочем, здесь было нечто из области роскоши: вода в ванной была горячая, как кипяток. Во Фридланде из-за экономии угля и выдачи его по карточкам мы уже в течение многих недель не могли принимать горячую ванну.
Весть о том, что я опять здесь, быстро распространилась в кругу друзей и знакомых, и моё пребывание в городе было сразу же распланировано. Машины дипломатов ценились теперь высоко; их счастливые обладатели, сознавая свое неожиданное преимущество, трогательно пытались помочь другим. За мной заезжали, чтобы отвезти на ужин и потом привозили через Груневальд домой. Улицы, освещённые холодной полной луной, были тихи, покинутые, как никогда.
От завтрака я вынуждена была отказаться, поскольку мои последние продовольственные карточки кончились в день моего отъезда, а уничтожать запасы в доме я не хотела. Автобусное движение в Берлине было значительно сокращено, поэтому мне потребовался целый час, чтобы добраться на обед до отеля «Адлон». Я с облегчением вздохнула, когда сразу же нашла своих друзей, пригласивших меня сюда, так как зал был уже переполнен: я увидела многих знакомых, людей из дипломатического корпуса и правительственных кругов, сидевших вперемешку с известными артистами и элегантнейшими дамами берлинского общества, всё ещё спешащими, по-видимому, от одной
