вечеринки к другой. Несмотря на характерный звук многоголосья, звон тарелок и ходьбу кельнеров, атмосфера в зале показалась мне напряженной и подавленной; в большинстве разговоров звучала обеспокоенность.
Вторжение в Польшу здесь оказалось ужасным образом совсем незамеченным. Весь интерес сосредотачивался на приближающейся битве на Западе. Я чувствовала себя так, словно свалилась с Луны. Мои сверстники реагировали иначе. У меня было впечатление, что старшее поколение мыслило преимущественно цифрами и математическими выражениями, что производило на меня удручающее впечатление. Может быть, в Берлине этот способ оценки вещей был потому более ярко выражен, что надвигающиеся трудности теоретически были преодолимы и люди пытались, отодвигая проблемы в область абстрактного, продолжать прежнюю жизнь.
Мы с моей подругой Ренатой Ностиц, которая недавно вышла замуж за барона Вальдхаузена, договорились о встрече. Она выглядела очаровательно и элегантно: её каштановые волосы были подстрижены «под пажа» и обрамляли её лицо мадонны с правильными тонкими чертами и таинственной улыбкой готических дев. Её мужа спустя день после свадьбы призвали в армию, у неё оставалось мало надежды увидеться с ним в ближайшем будущем. Начальник протокольной службы убедительно объяснил ей, что война, безусловно, продлится долго, потеря в несколько тысяч убитых в Польше – ничто по сравнению с ожидаемыми потерями на Западном фронте и т. д. и т. п. При этом громадный рыжий барон выглядел столь важным, что его грохочущие утверждения получили ещё больший вес, так что бедная Рената чуть не расплакалась.
Какое счастье, что в это время мы не знали будущего! Мы не могли знать, что муж Ренаты скоро погибнет, что потери, которые предвидел барон, будут исчисляться миллионами и что страданий и горя у всех будет неисчислимо больше, чем этого мог опасаться даже самый заядлый пессимист.
Следующие часы я посвятила тому, чтобы отправить огромные чемоданы Ольги во Фридланд. Это было трудное дело: мне надо было заказать такси, найти нужное направление в тёмных вокзалах; один чемодан вдруг раскрылся, когда его взвешивали, но наконец все было уложено и отправлено, и я была свободна от заботы и ответственности. На следующее утро поехала в банк, где мне вручили большой квадратный чрезвычайно тяжёлый чёрный ящик, содержащий драгоценности Ольги. Обратная поездка была напряжённой и долгой. Я не осмеливалась ни на минуту оставить свой груз и не решалась спать. Совершенно измученная, я вышла наконец из вагона в Оппельне не там, где следовало; один приветливый солдат отнёс мои вещи к другому перрону, чтобы я могла сесть на поезд на Ламбсдорф. Элла, Мисси и обаятельный пес Шерри встречали меня, сияя от радости. Им удалось организовать машину на короткую поездку к дому, и большие чемоданы из Берлина были погружены.
Вечером после ужина Ольга распаковала свои «фамильные драгоценности», которые действительно были великолепны. Мы рассматривали их, полные восхищения, поворачивали во все стороны и обнаруживали в ящике целые слои великолепнейших украшений, многие из которых были русского происхождения. Некоторые из них были отложены в сторону – для Лори, и Ольга попросила меня нанизать на ниточку русские яички работы Фаберже, перед тем как всё было опять упаковано и пока спрятано.
Мисси и я закончили курсы Красного Креста во Фридланде вместе с женщинами и девушками из сельской местности. Учебный материал был подперчен хорошей долей расовой теории и теории наследственности. Таблицы убедительно доказывали, какие пагубные последствия неизбежны, если преступник женится на слабоумной или «асоциальной» (очень растяжимое понятие) женщине. Нежелательный результат такого союза был обозначен на схеме маленькими полосатыми чёрно-белыми фигурами, полосы обозначали раннюю смерть. Следующие фигурки изображали потомство преступников. Затем простой проектор бросал световое изображение на стену: это была пара – жирный мужчина и такая же женщина, которых сопровождал не ребёнок, а большой чёрный пудель. Этот учебный материал должен был иллюстрировать практикуемый, по-видимому, богатыми контроль за рождаемостью. Пудель выглядел таким же откормленным и на шее у него был даже бант. Но это изображение не могло ведь действительно доказать, что у толстой пары не сидело дома одиннадцать детей!
Затем показали изображение различных расовых типов: сначала идеализированный северный прототип – холодный, красивый, с жёстким, стальным голубым взглядом – соответственно официальному вкусу времени, такой, какой можно было тогда найти во всех видах изобразительного искусства; берлинцы дали таким изображениям кличку «задница со шпагой».
Романские варианты белой расы ещё признавались – как подтверждение союза с Италией. После этого на экране появились африканцы и азиаты, за которыми следовала печальная карикатура на семитский или еврейский тип, изображённый в стиле нацистской газеты «Штюрмер». Последний световой кадр показывал кривоногое безлобое чудовище с косматыми бровями, ослиными ушами, высокими скулами, косыми глазами и мрачным взглядом. Класс делал предположения: «Монгол? Убийца?». Учитель раздражённо ответил: «Нет, нет, это русский!».
Ученицы, сбитые с толку, смотрели на нас. Мы сидели в первом ряду, были выше, стройнее и с более светлыми, чем у всех в комнате, волосами; классический профиль Мисси и без того трудно было определить какой-нибудь классификацией. Неуверенно прозвучал вопрос учителя: «Вы, конечно, скандинавского происхождения?» – «Ни в коем случае, мы из поколения в поколение со всех сторон русского происхождения». Удручённое молчание.
Этот диапозитив больше не показывался. Это была наша первая встреча с преступной идеологией Розенберга и компании.
Лейтенант Бюккен проделал длинный путь из Берлина, чтобы навестить нас, и провел три дня своего восьмидневного отпуска во Фридланде. Мы опасались разочаровать его известием об отъезде Лори и её замужестве, но оказалось, что он и без того очень рад приезду, так как считает Фридланд своей второй родиной, а Ольгу, нас и наших собак – своими хорошими друзьями. Для него польский поход не был прогулкой; с глубоким состраданием говорил он об измученной стране и о спасающемся бегством населении.
«Нам придётся горько платить за это, так как мы там ничего не потеряли», – заметил он мрачно.
По-видимому, он немало выстрадал в тяжелейших сражениях, он рассказал нам, что двое его лучших друзей погибли при осаде города Кутно. Список погибших – на польской стороне он был ужасно длинен – с особой очевидностью становился трагически реальным, когда в него попадал кто-либо из друзей или знакомых.
Почта опять начала работать и принесла нам неспокойные известия о нашей семье в Ковно. По объяснимым причинам все опасались советского вторжения в Литву, которое вынудило бы семью к новой эмиграции, и даже без предупреждения. Георгию был выдан паспорт: дурной знак, так как он достиг призывного возраста, когда поездки за границу обычно запрещались. Выдача паспорта означала, что литовцы отказывались от дальнейшей ответственности за его безопасность.
Мама
