Эта дипломатическая миссия во Францию не изменила мнения Никколо о французах: он их не любит! Краткие характеристики из доклада «О природе галлов» жгут, как языки пламени: французы «непостоянны и легковесны», «скорее вздорны, чем мудры», продажны, неблагодарны и, естественно, высокомерны.
Макиавелли возвращается в Палаццо Веккьо, но только для того, чтобы снова уехать. Содерини отправляет его в Пьомбино добиваться от тамошнего синьора, «чтобы тот занимался не только своими делами, но и делами Флоренции». Сразу после этого Макиавелли едет в Перуджу. Бальони — владетель Перуджи, избежавший западни в Сенигаллии, — хочет отказаться от договора о командовании, на который ранее дал свое согласие. Почему? Никколо предстоит, «как-нибудь задев его», выяснить, о чем на самом деле думает кондотьер, что стоит за его отказом, и отделить правду от лжи. Эти поездки не принесли большого успеха, как, впрочем, и две последующие, когда Никколо отправился сначала в Мантую к маркизу Гонзага, поднявшему цену своей кондотта и требующему официально включить в договор весьма неудобный пункт о верноподданнических чувствах к Франции, а потом в Сиену к Пандольфо Петруччи, — и все потому, что Флоренция в панике искала защитников.
Для Флоренции и в самом деле наступили опасные времена. Ей грозило нападение наводившего на всех ужас кондотьера Бартоломео д’Альвиано, который вследствие франко-испанского перемирия оказался не у дел. Он мечтал обосноваться в Тоскане при поддержке явных и тайных врагов Флоренции. Синьория очень рассчитывала на Никколо, отправив его в Сиену к Пандольфо Петруччи. Надо было узнать всю правду: «Ты спросишь его совета, как поступить. Распространившись на эту тему, постарайся рассмотреть ее со всех сторон и в ходе разговора узнай, каковы намерения этого государя; ты, конечно, будешь в данном случае действовать с неизменно присущим тебе благоразумием».
Пандольфо Петруччи — это не «кто-нибудь», а человек, которого сам Чезаре Борджа считал своим самым опасным врагом. Беспощадный авантюрист, лишенный чести, совести и морали, но в то же время, если того требовали обстоятельства, блестящий придворный и политик как внутри страны, так и за ее пределами — словом, настоящий государственный деятель. Макиавелли писал, что в эту июльскую неделю 1505 года, проведенную в Сиене, ему часто казалось, что он «потеряет голову прежде, чем вернет ее во Флоренцию!»
Голову — может быть, но не время, потому что в Сиене он получил прекрасный урок политики! Мудрость, говорил Петруччи, которому Никколо пожаловался на то, что пребывает в полном замешательстве и смятении от невозможности с уверенностью судить ни о чувствах, ни о поведении других в настоящем и еще менее в будущем, состоит в том, чтобы «действовать сообразно каждому данному дню, а свое суждение о делах составлять с часа на час, если желаешь допустить поменьше ошибок, поскольку теперешние времена намного превосходят возможности нашего ума». Тактика весьма полезная для политиков, позволяющая оправдать любую смену взглядов и мнений, но также свидетельство замечательного ума синьора Сиены! Петруччи понял, что в меняющемся мире невозможно предвидеть будущее, основываясь только на знании и опыте прошлого; современный век не похож ни на какой другой, он не подчиняется правилам, которым следовал век ушедший, но постепенно вырабатывает свои собственные.
Пьеро Содерини хотел было послать Макиавелли еще и в Неаполь к Гонсальво Кордовскому. Было точно известно, что тот поддерживает Пизу, и существовали опасения, что он замышляет свергнуть флорентийское правительство, дабы с помощью Бартоломео д’Альвиано передать Тоскану «в подданство Испании». Однако такое поручение придавало персоне Макиавелли слишком много веса, и Совет десяти воспрепятствовал его назначению.
* * *
«Знайте, что вас любят», — заявлял Франческо Содерини Никколо и в доказательство своего уважения и добрых чувств согласился стать крестным отцом второго ребенка Мариетты. Это было лестно, но опасно. Оба Содерини его «любят», следовательно, против Никколо все, кто не любит Содерини: партия Медичи, партия олигархов, которые считают, что этот слишком «демократичный» пэр предал их интересы, и все прочие хулители гонфалоньера, которого находят то слишком безвольным, то слишком смелым, и смелость эту приписывают влиянию Макиавелли. Даже в самом правительстве кое-кто поговаривал о том, что надо бы «отрубить» правую руку Пьеро Содерини, что послужит спасению Республики, благополучие которой подвергается опасности из-за многочисленных «начинаний».
Какова была роль Макиавелли в предпринятой в 1504 году и неудавшейся попытке изменить русло Арно, которая так дорого обошлась флорентийским налогоплательщикам? Те, кого приводит в ужас одна только мысль о том, чтобы поколебать миф о «необычайной прозорливости» Макиавелли, отказываются признавать за ним авторство столь безумного проекта, как план отвести воды Арно от Пизы, лишив город последнего пути доставки продовольствия и вынудив его капитулировать. Никколо даже был якобы против этой затеи Пьеро Содерини, который поддерживал ее с упрямством, часто свойственным людям от природы застенчивым, и протащил-таки ее через все советы.
20 августа 1504 года Никколо пишет доблестному комиссару Антонио Джакомини от имени Совета десяти: «Тебя уведомили вчера о принятом нами решении повернуть Арно к Торре-аль-Фаджано… Сим мы повторяем, что решение принято, и мы ждем, что оно будет выполнено; ты должен не только выполнить его, но и всячески доказывать его правильность. Тебе это говорится для того, чтобы в случае, если кто-нибудь из кондотьеров будет иного мнения, ты мог бы объявить им, что такова наша воля и мы желаем, чтобы ее исполнили не только делами, но и словами».
28 сентября Никколо (Джакомини, сославшись на лихорадку, подал в отставку) посылает подтверждение комиссару Тозинги: «Следует любой ценой продолжать работы и, вместо того чтобы бросить их, удвоить старания, дабы довести их до желаемого конца, не жалея ни сил, ни затрат: нас призывают к этому так страстно, что и выразить нельзя. Следовательно, никто ни с вашей, ни с нашей стороны не имеет права дрогнуть…»
Можно ли свести роль Никколо к обязанностям простого писца? Если да, то почему именно теперь? Нельзя произвольно вычленять из официальной переписки Канцелярии, что является «подлинным Макиавелли», а что он писал под диктовку против своей воли. У нас нет оснований утверждать, что Никколо был противником этого проекта или сомневался в его успехе. То, что он поддерживал — и так энергично! — своим пером дело, которого не одобрял, и следил — и с каким усердием! — за его осуществлением, не может быть поставлено в заслугу нашему герою.
